Винца впервые услышал термины кливлендский конь, норфолк, гекни и в довершение всего хантер, охотничий скакун!! И пошло, и пошло. Чем больше говорил академик, тем меньше понимал Винца, наконец он уже вообще ничего не понимал. К счастью, ему не пришлось отвечать без подготовки — сколько у лошади ног.
Академик Рихард расстроился.
Винца тоже.
К сожалению (и к счастью!), в зачетке уже стояла дата и подпись экзаменатора. Академик зачеркнул «от…», написал «хорошо» и вышел, Винца долго выжидал и поднялся только тогда, когда, по его расчетам, уже не мог встретить академика где-нибудь на лестнице.
Винца часто вспоминал об этом. Даже сейчас, когда они ездили на автобусе по разным потрясающе интересным местам. Все вокруг было удивительно красивое еще и потому, что стекла в окнах автобуса были розовые.
В конце учебного года они всегда по традиции отправлялись на экскурсию. Сегодня был шестой день их путешествия. Они побывали у Махова озера[4], дегустировали «Будвар»[5], под Кокоржином пили «Людмилу»[6] и ели олений гуляш. В Трутнове[7] для них устроили показ меховых шуб, в общежитии в Врхлаби они встретились с туристической группой польских девушек, в Кладрубах[8] их покатали в карете, запряженной шестью парами белых лошадей. Жизнь была прекрасна, и не было в мире работы лучше, чем в деревне, жаль — не сегодня-завтра начинались каникулы.
— А сейчас я особенно призываю вас сохранять порядок, а главное — дисциплину.
Призыв исходил от ассистента кафедры специальной зоотехники Каливоды. Он посмотрел на Илону, она — на него. Сегодня, на шестой день поездки, это никого уже не волновало.
— Выбор производителя для племенного хозяйства — праздник. Я бы сказал — обряд. Вот вы и держитесь, пожалуйста, сообразно ответственности момента. К тому же бык может вести себя самым неподобающим образом. Я своими глазами видел, как однажды во время этой процедуры бык превратил своего поводыря в лепешку. Признаюсь честно — все мы спасались от него на деревьях. Быка этого потом пришлось пристрелить.
Илона зажмурила глаза. Каливода испытующе оглядывал сидящих в автобусе. Мир за окном был по-прежнему розов и прекрасен. Даже засохшие деревья.
В племенном хозяйстве их уже ждали. Аккуратно разровненный песочек со следами грабель. К стене, освещенной солнцем и недоступной ветерку с Высочины[9], поставлен дубовый стол, покрытый красно-белой бумажной скатертью. На стульях за столом разместились неприступно хмурые члены многоуважаемой комиссии. Если кому из них случалось улыбнуться, он тут же спохватывался, точно устыдившись. На синем небе любопытное солнце, нагретая его лучами, трава пряно пахнет.
Студенты уселись на меже, раскрыли на коленях специальные разграфленные блокноты и тоже изобразили на лицах сосредоточенность.
Привели первого быка, не быка — слона, рыжего, с белым седлом на холке, с пятнами чуть потемнее в виде звезд на хребте и на крупе. Он стоял как манекен, с морды свисала паутина слюней, он благодушно пофыркивал и глазел на Илону. Она сидела будто обложенная льдом.
А Винца казался себе маленьким-премаленьким, совершенно высохшим в этом свежем душистом воздухе, и не мог оторвать глаз от Илоны, словно, кроме этой явной красоты, ему дано было увидеть и ту, укрытую, увидеть то местечко, где красоту отделяла от ужаса только хрупенькая скорлупка…
— Сколько? — спросил Каливода.
Человек он был даже приятный, и в том, что поездка проходила удачно, была его немалая заслуга. Но как ассистент кафедры специальной зоотехники он все-таки был невыносим. Роста он был сто шестьдесят сантиметров максимум, поэтому, видимо, ему доставляло особое удовольствие обращать внимание на Винцовы сто восемьдесят пять.
— Девяносто три, — ответил Винца сухим голосом.
Раздался смех.
Председатель комиссии укоризненно откашлялся.
— Внешние данные восемьдесят один балл, элита, общая оценка класс элита рекорд.
— Товарищи, мы не на экскурсии, — напомнил Каливода.
Илона судорожно хихикнула. На этот раз одна она.
Винца прижал прохладные ладони к пылающим ушам.
Быков выводили одного за другим, что ни бык, то не меньше тонны коварно бесстрастного мяса и пять тысяч потомков. Слушатели четвертого курса зоотехнического факультета старательно писали в свои блокноты баллы за голову, шею, производительные данные, грудную клетку, холку, загривок и круп.
А трава пахла почти по-майски, и где-то носились кошки.
На изрытом песке стоял последний бык. Казалось, он спит. Да и все остальные, не исключая поводыря, сонно смотрели на белый свет. Железный посох поводырь держал одной рукой, взгляд его был направлен куда-то поверх деревьев. Вдруг бык шагнул вперед. Опущенной головой он наткнулся на поводыря, тот от неожиданности вскрикнул и упал. Бык сделал еще шаг вперед, и голова его поникла до самой земли. Бесконечно долгие секунды он размахивал короткими рогами над грудной клеткой упавшего.
Пронзительно вскрикивали ласточки, росла трава.
Бык повернул в хлев, железный посох, позванивая, волочился у него между ног.
Все сидели не шевелясь.
Откуда-то с пронзительным воплем прибежала женщина.
Поводыря подняли на ноги, поддерживая с двух сторон, — он не сразу смог устоять без посторонней помощи.
— А ведь мне и каюк мог получиться… Почему он не тронул меня? — твердил бедняга в недоумении.
На это ему никто не мог ответить.
Жена судорожно вцепилась ему в рубаху.
Перед отъездом студенты пошли еще раз взглянуть на быка. Казалось, он снова дремал, лениво пережевывая свою жвачку.
В автобусе стояла розовая духота.
Винца шел за своей тенью, и солнце помогало ему.
Он шел навстречу движению по пыльной серой дороге; все тело его, казалось, настроилось на давно забытый, но тем более сладостный лад невероятно далекого времени, когда каникулы были прежде всего горячей печкой, наполненной вкусной всячиной. Винца разулся, спрятал носки в карман и пошел босиком по пыли, прожаренной до шелковистой мягкости, с улыбкой задирая голову к синеве.
По-июльски пестрые луга, корявые вербы с молоденькими кронами, причудливые островки камыша и нахального рогоза, блестящие отточенные острия аира — букет терпковатых запахов, как на свадебном столе. Река Дыя брала начало далеко отсюда, в глубине леса, там она подмывала берега. Винца шел вперед, куда указывала тень, и солнце подталкивало его в спину…
Не надо торопиться.
Он и в самом деле не очень торопился. Мыслями он был на пятнадцать часов назад: Мария смеется и плачет, она как лубочная картинка. Ярким девичьим краскам очень подходят солнечные дни.
Вот уже десятый день он не может расстаться с ней.
Сейчас ему хочется вдруг заорать и подбросить вверх камень, а потом, закрыв глаза, подождать — какое место земли выберет он для поцелуя.
Сколько раз он убегал от Марии, столько же раз возвращался назад.
Наверное, он любит ее.
«Если бы
