Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
А сверху, со скал, свесились кольцами черные змеи, и одна из них, скользкая и холодная, обвила его шею узлом.
Вскрикнул Алим от боли, открыл глаза и увидел над собой громадного человека, который давил ему грудь и сжимал горло.
Выскользнул Алим, но удар под сердце лишил его сознания. А когда очнулся, то лежал уже связанным вместе со всей шайкой.
– Здравствуй, Алим, был ты у меня в гостях, теперь, видишь, я к тебе пришел, – говорил над ним кто-то.
Потемнело опять в глазах Алима, а когда вновь пришел в себя, был день и несли его на носилках вдоль деревенской улицы. Точно вымерла вся деревня. Ни души не было видно, прятались все от взора начальника. Посмотрел начальник на Алима, точно что-то спросил, и ответил Алим взором:
– Знаю, не будет больше джигитов в Крыму.
А к полудню у сельского правления собрались арбы, к которым были прикованы разбойники. В кандалах лежал Алим и с ним кефеджи с Баталом. Все было готово, чтобы тронуться в путь. Собралась вся деревня, вышел из правления начальник; плакала, ласкаясь к отцу, Баталова Шашнэ.
– Не плачь, – сказал начальник девочке, – скоро отец вернется, – и, посмотрев на Алима, добавил: – чуть было не забыл, за мною ведь долг. Помнишь, я обещал, когда Алим будет в моих руках, сто карбованцев тебе? Алим в моих руках – деньги твои.
– Отдай их ей, – показал Алим на девочку.
Арбы медленно двинулись в путь и уже навсегда увезли из гор Алима.
Пояснения
Кизильташ (красный камень) лежит в семи верстах от Отуз, в сторону от феодосийско-судакского шоссе. Со времени Севастопольской войны здесь учрежден монастырь. Богомольцы после службы обыкновенно посещают монастырские пещеры, из которых одна называется Святой, а другая Разбойничьей.
П. Кеппен в 1837 году, когда еще не было монастыря, писал, что «близ Отуз, верстах в шести от деревни, несколько вправо от дороги таракташской, есть в скале Кызылташской пещера глубиной на 17 шагов, которая иногда привлекает к себе богомольцев. В конце ее на столе, заменяющем алтарь, при образе лежит обломок беломраморной плиты величиной вершков в пять, на котором иссечен лик какого-то святого, судя по венцу, окружающему главу» (Кеппен П. Крымский сборник, стр. 37.) На кустах у этой пещеры посетитель видит множество разноцветных лоскутков, которые богомольцы отрывают от платья больного и вешают на кусты, помолившись об исцелении его у источника в пещере. Разбойничья пещера находится ниже Святой. Ее образуют две сброшенные огромные скалы. Предание об этой пещере сообщил мне местный грек Петр Егорьевич Джеварджи. Это предание связано с именем разбойника Алима, хорошо известного Крыму по народному рассказу и песням. Поют о нем и татарские чалгыджи на пирах, и местные гречанки, укачивая детей, как говорила мне помещица Елисавета Ставровна Должичева из рода Цирули. Алим, из деревни Зуя под Симферополем, разбойничал в Крыму в сороковых годах прошлого столетия. Это был последний из ряда джигитов, с которыми русской власти пришлось считаться по присоединении Крыма к России. Он пользовался огромной популярностью и несомненной поддержкой среди татарского населения края. До безумия смелый и дерзкий, Алим, говорят, отваживался вступать в открытую борьбу с небольшими отрядами войск, был не раз окружен и схвачен, но каждый раз бежал из тюрьмы, пока, наконец, в 1850 году, по наказании шестью тысячами ударов розг, был сослан в каторгу. Турецкая феска – головной убор, невысокий войлочный колпак с плоским верхом и шелковой кисточкой. Цапучи, или бабуши, – легкие остроносые башмачки, расшитые серебряной ниткой. Грек-дангалак – выходец из Малой Азии. Чекмень – дождевой плащ. Кефеджи – содержатель кофейни. Карасу-базарским начальником в то время был Павел Михайлович Жизневский, славившийся богатырской силой.
Грибы отца Cамсония
Кизильташское сказание
В те времена, когда Кизильташ был еще киновией и все население его состояло из десятка монахов, епархиальное начальство прислало туда на епитимию некоего отца Самсония.
В киновии скоро полюбили нового иеромонаха, полюбили за его веселый, добрый нрав, за сердечную простоту и общительность. В свой черед и отец Самсоний привязался к обители, которой управлял тогда великой души человек – игумен Николай. Сроднился с горами, окружавшими высокой стеной монастырь; сжился с лесной глушью и навсегда остался в Кизиль-таше.
В монастырь редко кто заглядывал из богомольцев; соседи татары относились к нему враждебно, и монахам приходилось жить лишь тем, что они могли добыть своим личным трудом.
Только раза два-три в год наезжала помолиться Богу, а кстати, по ягоды и грибы, местная отузская помещица с семьей, и тогда дни эти были настоящим праздником для всех монахов и особенно для отца Самсония.
Монахи слышали звонкие женские голоса, общались со свежими наезжими людьми, которые вносили в их серую, обыденную жизнь много радости и оживления.
А отец Самсоний знал, как никто, все грибные и ягодные места, умел занять приветным словом дорогих гостей и потому пользовался в семье помещицы особым расположением.
Уезжая из обители, гости оставляли разные съедобные припасы, которые монахи экономно сберегали для торжественного случая.
Так шли годы, и как-то незаметно для себя и других молодая, жизнерадостная помещица обратилась в хворую старуху, а отец Самсоний стал напоминать высохший на корню гриб, ненадобный ни себе, ни людям. Почти не сходил он со своего крылечка, обвитого виноградной лозой. И если воскресал в нем прежний любитель грибного спорта, то только тогда, когда приезжали по грибы старые отузские друзья.
И вот однажды, когда настала грибная пора, игумен, угощая отца Самсония после церковной службы обычной рюмкой водки, сказал:
– По грибы больше не поведешь.
– Почему?
– Еле ноги волочит. Не дойду, говорит, а был ей будто сон: в тот год, когда по грибы не пойдет, – в тот год и помрет. Сокрушается.
Жаль стало отцу Самсонию, не из корысти, а от чистого сердца; сообразил он что-то и стал просить:
– А вы ее, отец игумен, все-таки уговорите; грибы будут сейчас за церковью, в дубняке.
– Насадишь, что ли? – усмехнулся отец Николай и обещал похлопотать.
И действительно, помещица, к общему удивлению, собралась и приехала со всей семьей в монастырь.
Обрадовались все ей, радовалась и она, услышав знакомый благовест монастырского колокола. Точно легче стало на душе, и притихла на время болезнь.
– Ну вот и слава Богу, – ликовал, потирая руки, отец Самсоний. – Отдохните, в церкви помолитесь, а завтра по грибы.
А сам с ночи отправился в грибную балку у лысой горы и к утру, когда еще все спали, успел посадить в дубняке, за церковью, целую корзину запеканок.
Только кончил свои хлопоты, как ударил колокол. Перекрестился отец
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
