Книга Билет - Муштарий Баратова

яростной, озверевшей руке – страшное оружие. Все что я мог – это свернуться в позе эмбриона, прикрыть голову руками и постараться прожить хотя бы еще чуть-чуть. Помню безумную, ни с чем несравнимую боль во всем теле, усиливавшуюся с каждым ударом, острый запах собственной крови, пота и мочи, хруст костей, хлюпанье месива, в которое местами превратилась моя плоть, резкий звук (это камень попал не по мне, а по асфальту)… Еще чуть-чуть, и я потерял чувствительность: я был отбивной, внутри которой слабо пульсировала жизнь.

– Ты же убьешь его! Остановись!

А что, это выход.

Секунд через тридцать я перестал судорожно цепляться за жизнь и опустил руки. Удар. Темнота.

***

Сквозь закрытые веки я почувствовал яркий свет и попытался их приоткрыть. Мгновение – и все мое существо наполнилось дикой болью, будто каждая клеточка организма была пробита гвоздем. Миллиарды гвоздей, которые впивались в меня при каждом движении, даже столь малом как открытие глаз.

Черт!

Там, где я находился, было тихо, светло, и прохладно, но где это там, я пока не знал. Пространство вокруг меня, целиком и полностью состоящее из молочной мути, вращалось как карусель. Тошнило. Спустя какое-то время (минуту, день, год, вечность?), круговерть слегка поуспокоилась и постепенно начала приобретать физические очертания. Превозмогая боль, я сфокусировался на одной точке: в результате моих нечеловеческих усилий туман перед глазами уплотнился, и я, наконец, понял, что лежу, уставившись на побеленную известкой стену. Повороты головы были мне не доступны, но, похоже, я был укрыт белым же одеялом, загипсованные ноги висели на растяжках, а сбоку в пределах видимости маячили какие-то трубки. Самым же удивительным в этой ситуации было то, что, я не только пришел в сознание, но и легко вспомнил детали, объяснявшие, где я, и что именно со мной случилось.

После того, как тебя уделали булыжником, ты по всем законам должен лежать в морге. Должен, но не лежишь – ведь вряд ли патологоанатом станет бережно перебинтовывать своего клиента с ног до головы и подключать его к капельнице. На тот свет тоже не похоже, так что остается лишь один вариант – палата.

Как часто, очухавшись после попойки, я не сразу мог сообразить, где я нахожусь. Но если раньше это всегда оказывалось моим собственным домом, квартирами друзей, знакомых и незнакомых телок, барами, гостиницами, на худой конец, сегодня впервые в жизни я был вынужден признать, что я очнулся на больничной койке, после драки, в которой лишь чудом остался жив.

– Ну, наконец-то ты пришел в себя. Как ты себя чувствуешь?

В поле моего зрения появилось девичье лицо – судя по прядям золотистых волос, выбившимся из-под белой шапочки, это было медсестра.

Мне хотелось сказать, что хреновей некуда, и спросить, где я мог ее раньше слышать, и почему она со мной на «ты», но ничего не получилось: максимум, на что я был способен – это прохрипеть что-то нечленораздельное.

Девушка склонилась над капельницей, покрутила какие-то колесики, и боль потихоньку начала отступать.

– Так лучше?

– Немного… Спасибо.

Неужели это мой голос?

После я уснул, а проснувшись, понял, что медсестра все еще сидит рядом (наверное, возле моей кровати был стул или табуретка, которую я прежде не заметил).

– Добрый день.

–Давно я здесь?

–Тебя привезли десять дней назад, и до вчерашнего утра ты все время был без сознания.

Десять дней? А помню, как будто это произошло только вчера.

– Думаю, ты никогда этого не забудешь. Хотя, чему удивляться, ты же сам хотел, чтобы тебя избили.

Откуда она знает? Может, те пацаны рассказали, что я нарочно нарывался?

– Увы и ах… Ничего они не рассказали. Увидев, что ты потерял сознание, они трусливо убежали, бросив тебя истекать кровью. Скажи спасибо Антону– все-таки он оказался не законченным негодяем и в последний момент вызвал скорую. Еще чуть-чуть, и даже мы не смогли бы тебе помочь.

Что ты несешь, девочка? И что, черт побери, тут вообще творится? А может, я в дурдоме? Это многое бы объяснило. Точно, у психов сейчас время визитов: сначала эта ненормальная, вообразившая себя ангелом-спасителем, потом, наверное, Наполеон придет.

– А-я-я-я-яй. И не надоело тебе быть циничным? Ведь, казалось бы, столько всего уже с тобой произошло, а ты все никак не уймешься.

Боже, по ходу, я схожу с ума.

–Странные, вы, люди, создания. Жалуетесь, когда у вас все хорошо, отвергаете дарованный шанс изменить свою жизнь к лучшему. Вам легче поверить в собственное сумасшествие, чем в то, что Он вас любит. Вот ты, например. Ты никогда не задумывался над тем, почему тебе всегда и во всем сопутствовала удача?

–Я … Э-э-э…

– Глупышка. Говоря привычным для тебя языком, ты вовсе не такой крутой мужик, каким себя мнишь. Таких, как ты, называют «рожденными под счастливой звездой». Ты был отмечен нами, но ничего, абсолютно ничего не сделал для того, чтобы оправдать наш выбор.

– Но я …

–Т-с-с-с, – она приложила палец к моим губам, – Лежи спокойно и не дергайся.

–Черт побери, я знаю, где слышал твой голос! Ты – та старушка, что всучила мне лотерейный билет, а еще секретарша, пообещавшая миллион баксов…Черт! Черт! Ну надо же!

–Перестань чертыхаться.

– Боже ты мой…

– Нет, это уже никуда не годится. Мало того, что чертыхаешься и сквернословишь на каждом шагу, так еще и его постоянно всуе поминаешь.

– Зачем ты ее убила?!

– Как тебе не стыдно так говорить? Помнишь, она застыла посреди дороги? В тот момент истекло ее время на этой земле. Я лишь ненадолго оттянула час, когда ее дочь и внуки осознали, что она ушла в наш мир.

– Но…

–Не перебивай меня, пожалуйста.

– Я…

– Что же мне с тобой делать, непослушный? Наверное, придется прибегнуть к крайним мерам.

Она нежно коснулась моих губ, и я понял, что не в состоянии выдавить из себя ни слова. Все, что я мог – это кряхтеть, пучить глаза и дергаться на койке, и то лишь в той мере, что позволяли растяжки и гипс.

– Вот так-то лучше. Лежи и слушай внимательно. Надеюсь, ты осознал, что ничего хорошего в своей жизни так и не сделал. Конечно, будь у тебя сейчас голос, ты мог бы возразить, что и плохого тоже: никого не убил, не ограбил, но, поверь, это совсем не повод для гордости. По мне, откровенное зло даже лучше. Даже у последнего негодяя есть больше шансов встать на путь исправления, чем у тебя, – ведь он нашел в себе смелость честно признаться в том, кто он есть