– Чудак человек! Я же не по тебе стукнул, а по ранцу.
– А если бы я зарылся носом?
– Так я б тебя подхватил, о чем речь?
– Ну, как живешь?
– Ничего себе. Зарабатываю на жизнь.
Гаврик жил на Ближних Мельницах, и Петя встречался с нимредко, большей частью случайно, на улице. Но давняя детская дружба непроходила. Когда они при встречах задавали друг другу обычный вопрос: «Какживешь?» – то Петя всегда отвечал, пожимая плечами: «Учусь». А Гаврик,озабоченно морща небольшой круглый лоб, говорил: «Зарабатываю на жизнь». Икаждый раз, когда они встречались, Пете приходилось выслушивать новую историю,которая непременно кончалась тем, что очередной хозяин либо прогорел, либозажилил заработанные Гавриком деньги. Так было с владельцами купален междуСредним Фонтаном и Аркадией, куда Гаврик нанялся на весь летний сезонключником, то есть отпирать кабины, давать напрокат полосатые купальные костюмыи стеречь вещи. Осенью владелец купален скрылся, не заплатив ни копейки, иГаврику остались одни лишь чаевые. Так было с греком – хозяином артелигрузчиков в Практической гавани, который нагло обманул артель, не доплативбольше половины. То же произошло и в артели по расклейке афиш, и во многихдругих предприятиях, куда нанимался Гаврик в надежде хоть немного поддержатьсемью брата Терентия и заработать на жизнь.
Веселее, хотя в конечном счете так же невыгодно, былоработать в синематографе «Биоскоп Реалитэ» на Ришельевской, недалеко отАлександровского участка. В то время знаменитое изобретение братьев Люмьеркинематограф – уже не было новинкой, но все еще продолжало удивлятьчеловечество волшебным явлением «движущейся фотографии». В городе расплодилосьмножество синематографов, получивших общее название «иллюзион».
С понятием «иллюзион» были связаны: вывеска, составленная изразноцветных, крашеных электрических лампочек, иногда с бегущими буквами, ибравурный гром пианолы – механического фортепьяно, клавиши которого сами собойнажимались и бегали взад-вперед, вызывая у посетителей дополнительноепреклонение перед техникой XX века. Кроме пианолы, в фойе обычно стоялиавтоматы, откуда, если опустить в щелку медный пятак, таинственно выползалашоколадка с передвижной картинкой или из-под чугунной курицы выкатывалось несколькоразноцветных сахарных яичек. Иногда в стеклянном ящике выставлялась восковаяфигура из паноптикума. Специальных помещений для иллюзионов еще не строили, апросто нанималась квартира, и в самой большой комнате, превращенной взрительный зал, давали сеансы.
Иллюзион «Биоскоп Реалитэ» содержала вдова греческогоподданного мадам Валиадис, женщина предприимчивая и с большим воображением. Онарешила сразу убить всех своих конкурентов. Для этого она, во-первых, нанялаизвестного куплетиста Зингерталя, с тем чтобы он выступал перед каждым сеансом,а во-вторых, решила произвести смелый переворот в технике, превратив немойсинематограф в звуковой. Публика повалила в «Биоскоп Реалитэ».
В бывшей столовой, оклеенной старыми обоями с букетами,узкой и длинной, как пенал, перед каждым сеансом возле маленького экрана сталпоявляться любимец публики Зингерталь. Это был высокий, тощий еврей в сюртукедо пят, в пожелтевшем пикейном жилете, штучных полосатых брюках, белых гетрах итраурном цилиндре, надвинутом на большие уши. С мефистофельской улыбкой надлинном бритом лице, с двумя глубокими морщинами во впалых щеках, он исполнял,аккомпанируя себе на крошечной скрипке, злободневные куплеты «Одесситка – вотона какая», «Солдаты, солдаты по улицам идут» и, наконец, свой коронный номер –«Зингерталь, мой цыпочка, сыграй ты мне на скрипочка». Затем мадам Валиадис вшляпке со страусовыми перьями, в длинных перчатках с отрезанными пальцами,чтобы люди могли видеть ее кольца, садилась за ободранное пианино, и под звукиматчиша и «Ой-ра, ой-ра!» начинался сеанс.
Шипела спиртово-калильная лампа проекционного аппарата,стрекотала лента, на экране появлялись красные или синие надписи, маленькие иубористые, как будто напечатанные на пишущей машинке. Потом одна за другой безперерыва шли коротенькие картины: видовая, где как бы с усилием, скачкамидвигалась панорама какого-то пасмурного швейцарского озера; за видовой –патэ-журнал, с поездом, подходящим к станции, и военным парадом, где, суетливовыбрасывая ноги, очень быстро, почти бегом мелькали роты каких-то иностранныхсолдат в касках, – и все это как бы сквозь мелькающую сетку крупного дождя илиснега. Потом среди облаков на миг появлялся биплан авиатора Блерио,совершающего свой знаменитый перелет через Ла-Манш – из Кале в Дувр. Наконец,начиналась комическая. Это был подлинный триумф мадам Валиадис. Все в той жемелькающей сетке крупного дождя неумело ехал на велосипеде маленький,обезьяноподобный человек – Глупышкин, сбивая на своем пути разные предметы,причем публика не только все это видела, но и слышала. Со звоном сыпалисьстекла уличных фонарей. Громыхая ведрами, падали на тротуар вместе со своейлестницей какие-то маляры в блузах. Из витрины посудной лавки с неописуемымизвуками вываливались десятки обеденных сервизов. Отчаянным голосом мяукалакошка, попавшая под велосипед. Разгневанная толпа, потрясая кулаками, с топотомбежала за улепетывающим Глупышкиным. Раздавались свистки ажанов. Лаяли собаки.Со звоном скакала пожарная команда. Взрывы хохота потрясали темную комнатуиллюзиона. А в это время за экраном, не видимый никем, в поте лица трудилсяГаврик, зарабатывая себе на жизнь пятьдесят копеек в день. Это он в нужныймомент бил тарелки, дул в свисток, лаял, мяукал, звонил в колокол, кричалбалаганным голосом: «Держи, лови, хватай!» – топал ногами, изображая толпу, исо всего размаха бросал на пол ящик с битым стеклом, заглушая лающие звуки«Ой-ра, ой-ра!», которую, не жалея клавишей, наяривала мадам Валиадис по сюсторону экрана.
Несколько раз помогать Гаврику приходил Петя. Тогда онивдвоем поднимали за экраном такой кавардак, что на улице собиралась толпа, ещебольше увеличивая популярность электрического театра.
Но жадной вдове этого показалось мало. Зная, что публикалюбит политику, она приказала Зингерталю подновить свой репертуар чем-нибудьполитическим и подняла цены на билеты. Зингерталь сделал мефистофельскуюулыбку, пожал одним плечом, сказал «хорошо» и на следующий день вместоустаревших куплетов «Солдаты, солдаты по улицам идут» исполнил совершенно новые,под названием «Галстуки, галстучки».
Прижав к плечу своим синим лошадиным подбородком крошечную,игрушечную скрипку, он взмахнул смычком, подмигнул почечным глазом публике и,намекая на Столыпина, вкрадчиво запел:
У нашего премьера
Ужасная манера
На шею людям галстуки цеплять,
