замечанию Ленина, глубокое постижение «Капитала» без усвоения «Логики» Гегеля, так и для молодого Маркса труднопреодолимой была бы философия Гегеля без понимания античных великанов любомудрия, без серьезного исследования всей предшествующей истории философии.
Еще со времен «Докторского клуба», с первых шагов на научном поприще за Марксом твердо закрепляется репутация всестороннего эрудита, широкого мыслителя. Один из видных младогегельянцев, Мозес Гесс, ожидая появления Маркса на университетской кафедре в Бонне, так рекомендует своему другу молодого ученого:
— Ты должен быть готов познакомиться с величайшим, быть может, единственным из ныне живущих, настоящим философом, который в ближайшее время, когда он публично выступит (печатно или с кафедры), привлечет к себе взоры Германии… Доктор Маркс — так зовут моего кумира — еще совсем молодой человек (едва ли ему больше 24 лет); он нанесет последний удар средневековой философии и политике, в нем сочетаются глубочайшая философская серьезность с тончайшим остроумием; представь себе объединенными в одной личности Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля; я говорю объединенными, а не смешанными, — и это доктор Маркс.
В таком лестно красноречивом «объединении» еще нет того Марксова универсализма, который позволит ему наполнить глубинным содержанием вроде бы понятные с первого взгляда слова: «Единство цели». Лишь восприняв все истинно ценное, что было достигнуто человеческой мыслью в познании природы и общества, критически переработав и выверив на опыте пролетарского движения, он придет к новому мировоззрению. Он поднимет Знамя Борьбы, создаст Науку Борьбы, сплотит Силы Борьбы. Родятся «Манифест», «Капитал», Интернационал. Так складывается вектор, указывающий направление к единой великой цели.
…Из Парижа Энгельс сообщает, что не может заехать в Брюссель, чтобы вместе с Марксом отправиться в Лондон на конгресс, — стеснен в средствах, придется назначать свидание на перекрестке дорог. Потом уточнилось: «Итак, встреча в субботу вечером в Остенде, в гостинице «Корона», у бассейна напротив вокзала, а в воскресенье утром — через Ла-Манш… У нас останется еще достаточно времени, чтобы обо всем договориться. Этот конгресс будет решающим…» На исходе осень 1847-го.
Вот уже целый год — нет, многие годы — идет кропотливая до изнурения работа, цементирующая союз единомышленников. Год назад расплывчатый Союз справедливых согласился на переплавку, готов был принять основополагающие принципы научного коммунизма, разработанные двумя молодыми учеными, которым вместе едва перевалило за пятьдесят. На первом, учредительном конгрессе Энгельс был один. Теперь они поедут вместе: вопрос стоит о самом важном — о программе.
Представить даже невозможно — каким бурьяном прорастает социалистическая нива, какая невероятная сумятица царит в горячих головах, кто только не рядится в модные социалистические одежды. Аристократы, размахивающие нищенской сумой пролетариата как знаменем. Новоявленные попы, кропящие христианским социализмом как святой водой озлобления эксплуататоров. Трусливо брюзжащие мелкие буржуа, не видящие никакого другого идеала, кроме цеховщины и патриархальщины. Немецкие полуфилософы, выткавшие из умозрительной паутины расшитый причудливыми цветами красноречия, пропитанный слезами слащавого умиления мистический покров, окутывающий пару тощих «вечных истин». Буржуазные филантропы, мелкотравчатые реформаторы всех мастей и видов с их философской нищетой. Самозабвенные рыцари мечты, сооружающие воздушные замки своих Икарий и вынужденные прибегать к филантропической щедрости буржуазных сердец и кошельков… И всему этому нужно противопоставить четкую, единую позицию коммунистической науки.
Энгельс уже в Париже начал работать над проектом нового документа, но не очень доволен традиционной формой. Община подталкивает его к катехизису — черт возьми! — все социалисты будто помешались на катехизисах. Перед свиданием в Остенде Энгельс просит подумать над «Символом веры» и говорит тут важные слова: «Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь «Коммунистическом манифестом». Ведь нам придется в той или иной мере осветить историю вопроса, для чего теперешняя форма совершенно не подходит».
Десять дней длится конгресс — десять дней острейших дискуссий проницательного сопоставления мнений и позиций. В заседаниях участвуют только делегаты, но за ходом конгресса пристально следит весь полутысячный союз, многие отряды рабочих. «Мы знали, о чем шла речь, — вспоминает совсем еще молодой тогда подмастерье Фридрих Лесснер, — и с величайшим интересом ждали результатов прений. Вскоре мы узнали, что конгресс единогласно высказался за изложенные Марксом и Энгельсом принципы и поручил им выработать манифест».
Два-три десятка страничек классического документа, где слово к слову подогнано с величайшей тщательностью — по единственному сохранившемуся листку черновика можно судить об исключительной взыскательности авторов, — вобрали в себя целый мир, представленный во всех основных измерениях. Здесь, как отметит потом Ленин, с гениальной ясностью и яркостью обрисовано новое миросозерцание, последовательный материализм, охватывающий и область социальной жизни, диалектика, как наиболее всестороннее и глубокое учение о развитии, теория классовой борьбы и всемирно-историческая роль пролетариата, творца коммунизма.
Набатным языком «Манифеста» рабочий класс впервые заявляет о своей революционной миссии в судьбах человечества — он свергнет эксплуататорский строй и создаст новое, подлинно гуманное общество — общество без классов. В программном документе определены этапы и пути осуществления этой миссии. В «Манифесте» еще нет отточенной, как штык, революционной формулы марксизма — «диктатура пролетариата», — но глубокий смысл этих слов выражен с научной определенностью и аргументацией. Четыре года спустя, пройдя через опыт европейских революций, Маркс кристаллизует суть своего главного открытия:
— Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) Что существование классов связано лишь с определенными и историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов.
В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще? — с этого вопроса авторы «Манифеста» начинают излагать важнейшие основы учения о пролетарской партии как вожде и организаторе рабочего класса. Они видят роль коммунистической партии в том, что она «на практике является самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения». Они видят долг коммунистов в том, чтобы постепенно поднимать рабочий класс «на уровень теории». Просвещая пролетариат, излагая свои взгляды на отношение к собственности, обществен^ ное переустройство, нравственные принципы и т. д., они указывают цель борьбы.
Почти полвека спустя, как бы подводя итог деятельности пролетарских партий, Фридрих Энгельс подчеркивал: тактика, которая приносила социалистам наибольшие успехи, начиная с
