Катя, поправив Пете голову, на этот раз тоже спокойно заснула. Утро вечера мудренее.
Катя проснулась, услыхав громкий плач Пети.
Было уже совсем светло. В окна станции глядели оранжевые лучи холодного сентябрьского солнца.
Очевидно, морозило.
Петя плакал потому, что продрог и проголодался.
— Мама, — кричал он, — мамочка, мама…
Все тревоги и ужасы прошлого дня навалились с новой силой. Тоскливо опять стало на сердце.
— Пойдем, посмотрим, что кругом делается, — сказала Катя возможно более спокойным тоном.
— Не пойду-у… Ма-аму хочу.
Но тут внезапно Петя перестал плакать и лицо его изобразило сильнейшее любопытство.
Он увидал собаку, которая лежала, свернувшись, возле дивана и одним глазом поглядывала на своих новых знакомых.
Это был кудрявый коричневый пудель с очень симпатичной и добродушной мордочкой.
— Это кто? — спросил Петя удивленно.
— Видишь — песик!
— А он кусается?
— Нет… погладь его.
Петя нерешительно протянул руку и дотронулся до жестких кудрей пуделя, который при этом страшно зевнул, так что во рту у него даже что-то пискнуло..
— Возьмем его с собою! — воскликнул Петя.
— Взять! Легко сказать! А куда взять?
Но Катя была рада, что Петя по крайней мере отвлекся от своего горя.
Она взяла его за руку и пошла к выходу.
— Собака, собака, пойдем! — сказал Петя.
Пудель тотчас встал и побежал за ними, нюхая грязный станционный пол.
Поселок имел вид совершенно нежилой. Дома стояли, как-то мрачно нахохлившись, и не видно было в них никакой жизни.
Однако Катя все-таки перешла грязную улицу и нерешительно постучала в одну калитку.
Никто ей не ответил.
Только яростно залаяла на дворе собака.
Катя поспешила отойти, но в это время окошко приотворилось и седой, как снег, старик выглянул из него.
— Що надо?
Я… вы не знаете… где бы…
Катя хотела сказать «достать поесть», но вдруг сообразила, что у нее нет ни копейки денег. А даром кто ж ей даст. Или уж надо просить, как нищей.
Но старик, очевидно, понял.
— Ты сиротка, что ли? — спросил он, впрочем, не проявляя особенного участия.
Катю больно резнул этот вопрос: как знать?
Может быть, уже и сиротка.
Но она все-таки ответила:
— Нет… Я вот с братом от родителей отбилась… Он есть хочет, плачет, а мне ему дать нечего.
— Так, так… А тут и людей-то живых один только я… Вси тикали…
— И кругом никакого жилья нету?
— Тамо, на хуторах живут люди.
И старик махнул рукой в сторону необъятной степи.
— Мне бы хоть хлебца немного…
— Хлиба… Гм…
Старик долго думал и шамкал губами. Потом он исчез, а Катя стояла и ждала с сильно бьющимся сердцем.
Как хорошо она теперь поняла, что должны испытывать всякие нищие и попрошайки. Противное чувство.
Прождав минут пять, Катя осторожно заглянула в окно. Старик мирно спал, положив на стол свою седую голову.
— Дедушка! — тихо окликнула она.
Но старик не шевельнулся.
— Дедушка! — крикнул раздраженно Петя. — А, дедушка.
Старик поднял голову.
— А?
— Хлебца, — напомнила Катя, вы нам хлебца хотели дать.
— Хлиба. Нет у меня хлиба. На хутора ступайте.
Старик вдруг сморщился весь и зарыдал.
— Бросил меня, родной сын бросил… Що я, безногий…
И он показал из окна старый корявый костыль.
Катя быстро пошла прочь.
— Разве такие старые плачут? — удивленно спросил Петя.
— Идем, Петя, идем…
— А собачка за нами идет.
Пудель в самом деле бежал за ними, высунув язык красным треугольником.
Солнце начало подогревать землю.
Льдинки в лужах, похожие на битое стекло, превратились в коричневую воду.
Степь была беспредельна и только влево от дороги на горизонте кудрявилось нечто в роде рощи.
Катя бодро шла, таща за собою Петю. Она почему-то была уверена, что на хуторах им окажут самый хороший прием и непременно покормят. В самом деле, разве уж так трудно накормить двух детей.
Устав от ходьбы, Петя снова начал хныкать, а никаких хуторов не было еще и в помине. Только яснее обозначилась вдали кудрявая роща.
И вдруг пудель, все время весело бежавший сзади, кинулся вперед, со страхом озираясь и поджимая свой хвост.
В то же мгновение Катя услыхала хриплый свирепый лай и увидала трех огромных овчарок, мчавшихся прямо к ним по бурой земле.
Она много слыхала рассказов об этих свирепых псах, которым ничего не стоит на смерть загрызть человека.
Катя бодро шла, таща за собою Петю.
Они обычно знают только своего непосредственного хозяина, а во всех других видят злейших врагов, которых надо терзать. Теперь вдобавок, вероятно, и пудель возбудил их ярость, ибо других незнакомых собак они ненавидят так же яростно, как и людей.
Грязные, похожие на вывороченные овчинные тулупы, они неслись, захлебываясь от бешенства, и Катя поняла, что наступает катастрофа.
Она схватила Петю и бросилась бежать, крича от страха, понимая, что ей все равно не убежать, и смутно сознавая, что этим бегством она еще больше раздражила псов. Теперь-то уж они, конечно, не дадут ей пощады.
Пудель мчался рядом с ней, продолжая поджимать хвост и даже не оглядываясь. И он теперь мысленно прощался с жизнью.
Катя была мастерица бегать, но с тяжелой ношей на руках она никак не могла убежать от собак. И поэтому страшный лай с каждой секундой становился все громче и громче, и у Кати мелькнула было даже мысль покориться судьбе. Остановиться и тем ускорить страшную развязку.
Но она все-таки бежала, бежала что было силы по черной дороге. Впереди виднелись деревья и почему-то ей казалось, что нужно непременно добежать до этих деревьев.
Петя обхватил ее за шею и, весь дрожа, спрятал лицо у нее на груди.
Лай раздавался совсем близко.
Еще секунда и страшные зубы вопьются ей в ноги…
И вдруг спереди по ветру донесся отчаянный крик:
— Сюда, сюда, сюда беги! Скорей! Скорей!
Какой-то человек мчался ей навстречу, размахивая палкой, и кричал: — Сюда! Сюда!..
Катя почувствовала, что ноги у нее слабеют. Она поняла, что сейчас упадет и, боясь расшибить Петю, быстро опустила его на землю.
Бежать она уже не могла.
И тут началась каша из лая, криков, ругани и палочных ударов.
Прибежавший мальчик колотил овчарок, визжал, выл, опять колотил.
Он вертелся и прыгал, как мячик, нанося страшные удары по свирепым мордам, и вдруг что-то ярко блеснуло в его левой руке.
Раздался болезненный собачий визг…
Затем лай сразу перешел в глухое ворчание, и овчарки отшатнулись.
У одной из них от шеи к животу протянулась длинная красная лента.
Но Ванько́ не дал им опомниться. Он опять бросился
