понравится с ней поболтать. А ещё всех рассудит, коли мы поспорим. Живет вон там: на север иди шагов 500.
Отшатнулся Чернобор. Что за ересь услышал? Ушам не верит! Но чёрт свою пользу принес, сжалился над ним ведун – подарил смерть легкую, от серебряного клинка.
Сделал дело, а сам идёт дальше, на север. Как раз куда Чеснок бежит. Ступает и не верит. Али снится ему? Могла ли милая девица нежитью поганой быть? Мавки – они же существа ужас какие пакостные! Младенцев из деревень воруют и кровь их пьют! Вот какие мерзкие. Но сие лиходейство на любом существе след оставляет. Смердит потом злым духом. От Марашки же и намека на подобное не было! Добрые у неё глаза были. Только вот кожа белая такая, будто и не живая… О той странной белизне Чернобор задумался. Ах, и зря он скромничал и ни разу девицу хоть за руку не взял. Была бы ледяная – так всё бы сошлось сейчас. А так совсем не ясно ничего.
Мелькали мимо кусты и деревья, а Чернобор не видел ничего, весь в раздумья погрузился. И тут кольнула его в самое сердце ужасная догадка. Вот кто мог всю нечисть в лесу предупредить об охоте! Вот кому ведун по глупости всё рассказал! Она же хитрая выведала планы и побежала своих оповестить. Теперь всё сходится. Ох и плохо стало Чернобору от таких мыслей. Аж шаг замедлил. Ну как же так быть может? Ведь не злая Марашка была – сердце любящее чуяло!
Сам не заметил Чернобор, как Чеснок вывел его на опушку у самых болот. Да там увидел он меж ветвей хрупкую фигурку. Попалась она в ловушку мудрёную, как в капкан! Вырваться не могла. Тонкостанная, хрупкая, волосы в две черные косы убраны… Марашка…
Разбилось сердце у Чернобора на мелкие осколочки.
Марашка впервые за 100 лет ощущала боль. Обычно нежить почти ничего не чувствует. Тело ведь ни живо, ни мертво, ни холодно ему, ни жарко – всё одно. Но тут, ух, как в кипятке варилась она! Что за пакость такая, понять не могла! Увидала у себя недалеко от любого болотца на ветвях диковинку занятную. Осиновая рамочка, а на нее нити намотаны, ленточки, бусинки – красиво! Что за диво? Сорока что ли откуда-то притащила? Эти барахольщицы только и таскали из деревни всякие побрякушки. Ну как тут девушке устоять? Вот и подошла, поближе разглядеть.
А оно раз! Да как затянуло, будто зверя в капкан! Да как защипало! Как зажгло! И почувствовала тут же несчастная мавка, как тает она. Прям как снег под солнцем плавится. Только снег не погибает, а в водицу превращается. А Марашка исчезала насовсем. Уж не ходить ей больше по родной чаще. Не разнимать споры между Лешим и Водяным. Не болтать о том о сём с чертями лохматыми. Всё! Конец настал. Да только медленный такой. Мучительный конец. Как-будто по косточке в час её сжигали.
Мало было этого страдания, как добавилась и вторая беда… Увидала меж ветвей Марашка какого-то человека и с ним пса. Кем же им ещё быть, если не Чернобором и Чесноком? Ох, срам-то какой! Весь мавкин обман разрушился. Как в глаза доброму молодцу смотреть? Убьёт он её теперь… Да не столько смерть страшна, сколько стыд. Ведь ещё вчера так смотрел на Марашку Чернобор! Так скромно любовался ею, так вздыхал… Влюблён был – это точно. Так и она в него влюблена по самую макушку! Сильно влюблена, как ни в кого никогда не влюблялась! Возненавидит теперь молодой ведун проклятую мавку. А это хуже всякой смерти! Ох, мерзкая ловушка! Ох, убей побыстрее! Чтоб в глаза любимому не пришлось смотреть.
Заплакала Марашка от отчаяния. Горько-горько. И слёзы-то ей не положены были, нежити хладной. Но так больно стало мавке в самой груди, что застучало сердце, загромыхало. Разогналась кровь. И слёзы хлынули из глаз.
– Не смотри, Светозар, не смотри на меня! – только и смогла она простонать. – Убей, убей лучше поскорее.
– Я бы не смог убить тебя, Марашка, – сам чуть не плакал Чернобор. – Не хватило бы духу мне руку поднять на тебя… На самое прекрасное существо, какое я только встречал. Но ты уже умираешь, Марашка. Ладан тут в ловушке. Он для тебя всё равно, что яд.
– Ох, сладки твои речи… и сам ты слишком уж для меня хорош, для нежити проклятой. Сотню лет я уж тут маюсь в этом дурном лесу. Ни жива, ни мертва. Ни памяти у меня, ни дома, ни семьи – ничего нету! За какие преступления наказана я, и вспомнить не могу… Ох, не смотри на меня! Не смотри глазами своими добрыми, сгорю я под твоим взором…
– Как же так получилось, что так хороша ты? Так мила мне стала? Я ведь всех преступников, собратьев твоих, за версту чую! Всякую нечисть сразу замечаю. Как околдовала ты меня? Как смогла ко мне в сердце проникнуть? Так, чтобы и спать я не мог, только о тебе и думал! Даже жениться уж на тебе удумал…
Зарыдала мавка пуще прежнего от таких слов. И ладан жёг ей плоть хуже огня, и боль душевная изнутри раздирала.
– Так не совершала я зла-то никакого! Хоть и хотелось мне, но совесть не позволяла… Веришь? Бывает такое. Редко… может быть, очень даже редко. Но бывает! Что мерзкое с виду существо.., живущее среди сплошного зла, само внутри чистым остается! Живёт, само не марается, но и замаравшихся не судит!
– Сколько странствовал я по свету, не видел такого ни разу… – замотал головой Чернобор. – Загадка ты для меня Марашка…
Говорить мавке всё тяжелее становилось. Чувствовала она, как плоть её тает, исчезает, в туман обращается. Но на последние слова хватило сил:
– Если б злом я была, то почуял бы ты – сам же сказал. Если бы злом я была… То сердце моё хладно было бы хуже камня. И не полюбила бы я тебя ещё с самой первой встречи! И не мучилась бы теперь от такого стыда… Прости, Чернобор, что про себя всё утаила. Прости и уходи, смерть моя уже близко, чувствуя я. Оставь мерзкую мавку! Оставь нежить поганую умирать тут. Хороша твоя ловушка – славно услужила тебе…
Не выдержал Чернобор такой муки. Схватил Марашку крепко-крепко и поцеловал.
Вздрогнул мир. Отродясь никто на земле такого не видывал. Чтобы мавку, нежить хладную, кто-то бы из мира живых полюбил. Да так сильно, искренне!
