телесно вознесенными на небо праведниками) может стоять за псевдоэпиграфической литературой; в частности, он приводит легендарное описание перевода Септуагинты у Филона Александрийского, напоминающее феномен автоматического письма. Согласно приведенной им истории, семьдесят переводчиков в уединении переводили библейский текст на греческий язык, в результате получив абсолютно идентичные тексты, «как будто бы продиктованные» им свыше. Концепция одержимости духом древнего пророка и, тем более, написания псевдоэпиграфических сочинений с помощью автоматического письма, разумеется, может показаться небесспорной и недостаточно подкрепленной фактическими материалами, однако ее, безусловно, никоим образом невозможно исключить из рассмотрения.
Таким образом, мы видим, что авторы псевдоэпиграфов в целом должны рассматриваться не как создатели подложных произведений, а как истинные мистики, передававшие своим современникам божественные откровения, и подписывавшие их именами древних мудрецов, чьей истинной принадлежностью они считали указанные откровения. К подобному подходу склоняется целый ряд исследователей псевдоэпиграфии – кроме перечисленных выше авторов можно назвать таких ученых как В. Шпеер[45], Дж. Коллинз[46], К. Роуланд[47], А. Орлов[48]. Если согласиться с этой точкой зрения, то можно заключить, что единственный обман своих читателей, который позволяли себе авторы псевдоэпиграфических сочинений, состоял в том, что они не сообщали читателю об истинном процессе создания своих произведений, а стремились выдать их за воспроизведение подлинных рукописей древнего автора, каким-то чудом сохранившихся до настоящего времени и открытых только публикатором псевдоэпиграфа[49]. Этот подход не чужд и автору книги Даниила. В видениях Даниила постоянно акцентируется, что его сочинение должно быть скрыто от читателей до «последнего времени» (Дан 8, 26; Дан 12, 9), под которым автор очевидным образом понимал эпоху гонений Антиоха. Подобный прием должен был объяснить читателю тот факт, что предлагаемое ему сочинение древнего автора до сих пор не было известно и не входило в библейский канон.
Зачем же авторы псевдоэпиграфов шли на обман, приписывая собственные откровения мудрецам древности? Наиболее распространенное в науке объяснение этого факта состоит в том, что создание псевдоэпиграфической литературы было вызвано закрытием библейского канона. Это мнение было высказано уже британским богословом начала прошлого века Р. Чарльзом. По его мнению, закрытие библейского канона и господство Моисеева Закона в эпоху Второго Храма привело к тому, что претензии на пророческий статус должны были неизбежно вызвать недоверие, а то и обвинения в лжепророчестве[50]. Этот мотив становится особенно очевидным в связи с тем, что в определенный период среди еврейской общины сложилось мнение о том, что дух пророчества, некогда действовавший в Израиле, оставил еврейский народ. Раввинистическая традиция считает, что все пророки родились до разрушения Первого Храма и последними пророками были Аггей, Захария и Малахия. Неизвестно, насколько рано сложилась подобная концепция, однако тот факт, что оракулы поздних пророков были добавлены к книгам Исаии и Захарии, а некоторые поздние тексты в целом негативно высказываются о пророках как об обманщиках (Зах 13, 1–6) свидетельствует о том, что в эпоху Второго Храма пророки начинают восприниматься только как герои прошлого, в то время как современные претензии на пророческий статус априори расцениваются как ложные[51]. Во II веке до н.э., эпохе начала широкого распространения псевдоэпиграфии, учение о прекращении пророчества воспринималось в некоторых еврейских кругах как самоочевидное. Так, в Первой книге Маккавейской повествуется о том, что после очищения Храма Маккавеями оскверненные языческими жертвоприношениями камни храмового алтаря «сложили на горе храма в приличном месте, пока придет пророк и даст ответ о них» (1 Макк 4, 46). Очевидно, что автор этого пассажа считает само собой разумеющимся, что в настоящее время пророков нет, и пророчество может возобновиться только в будущем, в эсхатологическое время. В подобной ситуации, когда претензии на получение откровений свыше были бы восприняты с недоверием и даже могли навлечь обвинения в лжепророчестве, апокалиптики были вынуждены прибегать к использованию псевдоэпиграфии, утверждая, что стали обладателями рукописей, созданных кем-то из древних мудрецов. Этот обман в их глазах должен был представляться не только невинным, но и неизбежным и богоугодным делом, коль скоро они желали донести до своих современников полученное ими послание свыше.
Таким образом, мы можем заключить, что псевдоэпиграфический характер книги Даниила никоим образом не ставит под сомнение ее каноничность и не уменьшает ее богодухновенности и даже богооткровенности. Видения Даниила были составлены книжниками, принадлежавшими к кругу, возводившему свое происхождение к пророку Даниилу и его друзьям; очень вероятно, что они реально видели видения, которые затем приписали древнему пророку. Исходя из этого, мы должны всерьез относиться к книге Даниила как к данному Богом откровению свыше – откровению, актуальному не только для евреев маккавейской эпохи, но и для современных читателей книги Даниила.
Толкование священного писания. Sensus plenior
Прежде, чем перейти к комментированию самой книги Даниила, необходимо рассмотреть вопрос о методах и принципах богословского толкования библейских произведений. Большинство современных комментаторов Священного Писания в своей работе в первую очередь руководствуются историко-критическим методом. Этот метод предполагает изучение библейских книг как литературных произведений, прошедших длительную эволюцию, порожденных определенной средой с ее религиозными, культурными и социальными особенностями. Его главной целью является определение смысла, вложенного в тот или иной библейский текст его автором[52]. Историко-критический метод включает в себя целый ряд частных научных методов, использующихся исследователями для анализа библейского текста. Это текстуальная критика, служащая для установления оригинального библейского текста, литературный критицизм, рассматривающий историю его формирования, изучение истории редакций определенного текста и истории форм (жанров), входящих в его состав; исследование истории традиций, отразившихся в том или ином тексте, определение исторической ситуации создания библейского текста и формирующих его слоев[53].
Все эти методы, безусловно, незаменимы при изучении истории создания библейских произведений и определении первоначального авторского замысла, вложенного в то или иное сочинение. Однако они акцентируют внимание только на одной стороне библейского текста. Во-первых, они всецело сосредоточены на человеческом авторстве Писаний – до такой степени, что работы представителей историко-критического метода нередко производят впечатление полного игнорирования или даже отрицания божественного авторства Священного Писания. Во-вторых, исследование Писания в работах представителей историко-критического метода представляет собой движение в прошлое – от канонического текста к его древним пластам и их значениям, в то время как движение текста в будущее – к новым значениям, приобретаемым текстом в процессе истории почитающей его религиозной общины, в рамках всего иудейского и христианского канона и более поздней экзегетической традиции, не является предметом исследования и фактически игнорируется. Указанные недостатки историко-критического метода заставляют нас обратиться к другим методам исследования библейского текста, являющимся частью традиционной библейского экзегетики. В
