версией убийства согласился фонарщик К. С. Шаховский (и главное – с ложным утверждением о том, что Бейлис совершил преступление на кирпичном заводе). Шаховский служил в том квартале, где жили Чеберяки, но часто бывал пьян, и тогда работу за него выполняла жена. Он выдавал информацию по частям, сообщая одно компрометирующее Бейлиса свидетельство за другим всякий раз, когда его допрашивала полиция. Как выяснилось потом, кто-то – вероятно, один из сыщиков, по наущению Чаплинского, – рассказал ему, что следует говорить для подкрепления обвинений против Бейлиса. Девятого июля Шаховский сообщил Фененко, что видел Женю и Андрея, идущих вместе, утром 11 марта, хотя Чеберяк и ее сын уже заявили на допросах, что не видели Андрея в тот день. Через неделю с небольшим Шаховский кое-что прибавил к своим первоначальным показаниям: дом Чеберяк, по его словам, примыкал к заводу Зайцева, где работал человек, известный как Мендель. Согласно этому новому, крайне сомнительному, свидетельству, Мендель и Вера Чеберяк состояли в интимных отношениях, что выглядело совершенно неправдоподобным. Несколько дней спустя, 19 июля, Шаховский сообщил следователям, что забыл упомянуть об одном обстоятельстве: Женя и Андрей сказали ему, что утром 12 марта какой-то человек спугнул их на кирпичном заводе.
Рис. 9. Мендель Бейлис с семьей. Фотография любезно предоставлена фондом «Архив семьи Блаватник»[25]
Красовскому было ясно, что рассказ Шаховского – вымысел от начала до конца, и это подтверждалось беседами с другими жителями предместья. Сапожник Наконечный, знавший Шаховского с детства, опроверг его показания, заявив, что Шаховский не всегда говорит правду. Шаховский, по утверждению сапожника, лгал, говоря, что человек с черной бородой – предположительно Мендель Бейлис – спугнул мальчиков. Наконечный знал, что это неправда: как он объяснил Красовскому, Шаховский сказал ему, что собирается «пришить Менделя к делу» – ранее тот сообщил полицейским, что Шаховский ворует дрова на заводе. Представ перед Красовским, Шаховский сразу же сломался: как он признался, Женя не говорил ему, что их спугнул мужчина с черной бородой. По его утверждению, полицейские давили на него и даже избивали, требуя оклеветать Бейлиса; в частности, Шаховский указал на Полищука.
Ситуация стала еще более запутанной, когда 20 июля У. С. Шаховская передала слова своего мужа: тот будто бы видел, как Мендель Бейлис тащил Андрея к печи[26]. Хотя через несколько дней Шаховский опроверг рассказ жены, та по-прежнему держалась за свою версию, но теперь утверждала, что слышала обо всем этом не от мужа, а от бездомной старухи Анны Захаровой по прозвищу Волкивна[27].
Несмотря на эти расхождения в показаниях, Голубев и Чаплинский достигли своей цели: с исчезновением и смертью Андрюши теперь было связано имя конкретного еврея. Чаплинский был полностью уверен в успехе; в тот день, когда Шаховский заявил, что видел Бейлиса, тащившего Андрея к печи, Чаплинский посетил Щегловитова, проводившего отпуск в своем имении недалеко от Киева, и получил разрешение провести разбирательство по делу. Из загородного дома Щегловитова он отправил телеграмму в Киевскую судебную палату, интересуясь тем, находится ли Бейлис под стражей: по словам Чаплинского, он покинул город в уверенности, что Бейлис будет задержан. Щегловитов, судя по всему, разрешил предъявить обвинение в ритуальном убийстве вскоре после того, как в середине апреля поставил Чаплинского во главе следствия. Как и Чаплинский, министр явно намеревался умиротворить антисемитски настроенных думцев, требовавших расследования ритуального убийства. Возможно, им также двигало желание не допустить расширения прав евреев, которое было предметом обсуждения в Думе. Так или иначе сам он явно не верил в совершение ритуального убийства и, несомненно, знал, что дело против Бейлиса сфабриковано. Не исключено, что он одобрил махинации Чаплинского, желая продемонстрировать якобы порочную сущность евреев и иудаизма: это создало бы идеологическую опору, в которой так нуждалось самодержавие, страдавшее из-за неэффективного государственного управления при Николае II.
Стоит вспомнить, что для подобных целей царская тайная полиция ранее соорудила известную подделку – «Протоколы Сионских мудрецов». Как заметил около полувека назад историк Х. Роггер, у царского режима
…не было других средств, кроме антисемитизма и идеи всемирного зла, носителями которого выступали евреи, чтобы разобраться в мире, превосходящем его понимание и ускользающем из-под его контроля. Зримое доказательство ритуального убийства подтвердило бы такое представление о мире: за ним стояло бы нечто реальное, вещественное. Сама чудовищность вымысла делала его пригодным для этой цели: степень его принятия показала бы, в какой мере миф может быть вдохновляющей силой, позволила бы испытать и укрепить преданность создателей этого вымысла и этого мифа. [Rogger 1966: 626]
Щегловитов знал, что евреи никогда не проливали крови детей иноверцев [Rogger 1966: 625–626]. И все же он поддержал Чаплинского и вступил в сговор с другими чиновниками, чтобы обвинить евреев в убийстве Андрея, так как верил, что это важно для существования России и самодержавия.
Полиция не стала задерживать Бейлиса в отсутствие Чаплинского и начала действовать лишь после его возвращения в город. Двадцать второго июля пятнадцать жандармов – бессмысленная демонстрация могущества полиции, – действуя по указаниям Чаплинского, ворвались в три часа утра в квартиру Бейлиса, провели обыск и увели его вместе с девятилетним сыном: оба оказались в охранном отделении. Мальчика отпустили через два дня, но Бейлис оставался за решеткой двадцать восемь месяцев, вплоть до своего оправдания. Трудно понять смысл такой демонстрации силы. Разве у жандармов были причины бояться Бейлиса, приказчика, никогда не имевшего проблем с законом? Киевские власти утверждали, что Бейлис был задержан в интересах безопасности государства: возможно, они беспокоились, что задержание еврея по делу об убийстве Ющинского приведет к погрому, как только распространится новость об аресте. В этом случае демонстрация силы могла бы послужить сдерживающим фактором. Но трудно сказать, почему страх перед беспорядками потребовал задержать сына Бейлиса.
Теперь, когда Бейлис был заключен под стражу (а не арестован – следует различать эти понятия), начался второй этап следствия: полицейское расследование уступило место судебному. Полиция собирала улики и допрашивала свидетелей, а также имела право задерживать лиц, подозреваемых в причастности к преступлению. Однако постановление об аресте подозреваемого мог отдать только местный или окружной прокурор. После ареста окружная прокуратура начинала судебное расследование и могла отдавать приказы полицейским, занимающимся делом. Затем обвинение собирало доказательства для вынесения заключения, которое утверждалось коллегией присяжных: последние решали, достаточны ли основания для судебного разбирательства.
Окружной прокурор выдал ордер на арест Бейлиса в августе, а значит, по мнению властей, против последнего имелись веские улики. Российское законодательство не позволяло арестованным контактировать с кем-либо или консультироваться с адвокатом до
