Я улыбнулась про себя: ну что ж, ты сам облегчил мою задачу и наметил дальнейший путь. И, хвала Великой Богине, мне не придется искать другой способ познакомиться с тобой, изучить тебя, приручить тебя, воин по имени Глеб. Я слегка ссутулилась, показывая свое поражение, зато внутри у меня все звенело от напряжения. Они слишком опасны, любой из них, а тем более, все вместе. Почему бы не приоткрыть завесу моей тайны, какой от этого вред? Никакого. Буду готовить их.
– Я стерх, еще хранительница, причем последняя из рода, единственная. Если я погибну, мой народ обречен на вымирание. Нас осталось слишком мало после того, что случилось недавно. Большая часть стерхов погибла, преданная людьми и выпотрошенная вечными врагами. Оставшиеся женщины, дети и чуть более сотни мужчин ушли под защиту горных вершин, а мне пришлось прикрывать их отход. На мне слишком великий долг, воин, и тяжелая обязанность хранить и защищать. Думаю, ты поймешь меня, я чувствую, мы похожи. Я обязана выжить и вернуться к своему народу. Если ты сейчас оставишь меня при себе, то должен дать мне слово, что я нахожусь под твоей защитой.
Бойцы, дружно пооткрывали рты от удивления, слушая мои откровения. Кто-то прошептал «староверы», кто-то – «сектанты», «дикие горцы». Затем Глеб шагнул вплотную ко мне и, задрав пальцем мой подбородок, посмотрел в глаза. Потом задал вопрос, который я не ждала:
– Как мужчины могли доверить девчонке прикрывать свой отход?
Его глаза искрили от гнева, когда он выразил удивление всех стоящих вокруг меня мужчин. Какое приятное единодушие!
– Ты плохо слушал меня, Глеб! Это моя обязанность и мой долг. К сожалению, ни я ни кто-то еще из моего народа не предполагал, что хранительницей я стану слишком рано. Но в той бойне погибла моя мать и ее обязанности легли на мои плечи. Мой отец тоже погиб и многие, многие, многие другие. Так много тех, кого не вернуть, если некому будет в очередной раз спеть поминальную песню и обозначить путь для вновь идущих. Каждый оставшийся мужчина сейчас – это надежда на возрождение. Пока вы не поймете меня.
– Ну, отчего ж не поймем, дивчина? Сейчас в каждой деревне остались только дети да бабы, а мужики вон все на войне костьми ложатся, чтобы фашистов проклятых с земли русской выгнать, а сколько в самом начале войны полегло, и не сосчитать.
Я с благодарностью за эту пусть и невольную поддержку посмотрела на русоволосого голубоглазого парня, на плечах которого телегу с конем переносить можно. Уловив мой взгляд, он немного смущенно улыбнулся. О-о-о, как интересно, ведь не железные они, как мне вначале показалось. Спросила у него:
– Как твое имя воин?
Парень, неожиданно покраснев и поперхнувшись, выдавил:
– Назаром кличут.
Рука на моем подбородке затвердела, я снова перевела взгляд на Глеба. Сузив глаза и рассматривая мое лицо, он, видно, искал способ определить: правду говорю или вру, о чем хрипло спросил:
– Если дам слово защищать тебя, ты дашь слово, что не сбежишь от меня, будешь слушаться и поможешь, если потребуется?
Глядя на его хмурящиеся брови, я раздумывала над ответом всего пару мгновений:
– Даю тебе слово, Глеб, что взамен на твою защиту помогу тебе и твоим воинам, также обещаю слушаться, если будешь прав, и не покину тебя, пока не придет полная луна. Прости, но после не смогу остаться, без моего согласия меня вернут туда, откуда пришла.
Новый вопрос не заставил себя ждать:
– И кто ж тебя заставит-то, особенно, учитывая тот факт, что мы будем рядом? Я таких людей не знаю, кто с нами справиться может!
Взглянула в сторону мужчины, задавшего этот вопрос, белобрысого, с очень светлой кожей и неожиданно пронзительными карими глазами. Такой белесый весь, красоты ни чуть нет, зато внутренняя сила бурлит как горный поток, грозя смести, если встанешь на пути, и оттого притягивает взгляд, даже сердце от мощи его ауры трепещет. Этот воин походит на горного хозяина неба, который парит в небесах. Ты им любуешься издалека, но стоит ему обратить на тебя внимание – и от страха трясутся поджилки. Горный орлан, вот на кого он похож и чью сущность мог бы принять.
– Как твое имя, воин?
– Роман!
– Ну что ж, Роман, меня вернут не люди! Придет время, ты все узнаешь, а если живыми останемся, то и увидишь то, с чем справиться не сможешь. Да и я не смогу, если честно, но это не так важно сейчас. Слишком быстро бежит время, а нам выручать ваших женщин надо, ведь спалят, а там мать ребятишек. Думать надо, действовать. Но сначала я все же хочу услышать твое слово, Глеб, ведь я свое дала.
Мужчина отступил на шаг от меня и внимательно посмотрел мне в глаза, потом также пристально оглядел каждого бойца и, получив от каждого короткий согласный кивок, вернул мне внимание:
– Я даю тебе слово, Сирила, и очень надеюсь, что нам не придется пожалеть о принятом решении. Но запомни, предашь меня – твоя смерть будет быстрой, но мучительной.
Я сцепила от гнева зубы и, с трудом не срываясь на звериный рык, прохрипела:
– Я познала предательство, из-за которого практически истребили весь мой народ, и никогда сама не пойду на него. Запомни это, человек! Предателей мы не жалуем и не прощаем никогда!
– Я рад, малышка, что мы одинаково относимся к некоторым вещам…
В этот момент со стороны деревни раздались выстрелы, взрывы и многоголосый вой толпы. Я дернулась к детям, которые по-прежнему сидели как мыши под кустиками и пристально смотрели на нас, но как только в деревне началась заварушка, они в ужасе, закрыв ладошками рот, повернулись в ту сторону. Глеб перехватил меня за руку и коротко объяснил:
– Это партизаны на подмогу жителям пришли, нам здесь больше делать нечего.
Я растерянно посмотрела на детей, к ним подошел рыжий мужчина, присел на корточки и что-то говорил. Маша и Миша кивали ему и вдруг подбежали ко мне. Я обняла их, и они повисли на моей шее. Потом Маша утирала рукавом бежавшие по щекам слезы и сквозь всхлипы лепетала наперебой с Мишей:
– Спасибо, тетенька Сирила, спасибочки, что не бросила, спасла, отомстила за нас, я всем скажу, какая ты смелая, всем-всем…
– Я тоже…
Детей прервал осторожный, но, тем не менее, настойчивый голос Глеба:
– Дети, запомните оба, вы никому про Сирилу не расскажите, а про нас и подавно. Мы здесь выполняем опасное задание, никому про него знать не нужно, вы меня понимаете? Вдруг вас услышит какой-нибудь фашистский недобиток, тогда вы поставите под удар и Сирилу, и нас. Вы понимаете меня? Это приказ и военная тайна. Маша, ты же пионерка?
Дети неуверенно покивали, затем Глеб продолжил:
– Теперь главное! О том, что случилось, расскажете только матери и предупредите ее о секретности, она сама решит, что делать дальше.
Миша, уподобившись взрослому, с важным видом спросил:
– И с дядьками немецкими, которых тетенька того… зарезала, в общем, тоже ничего не делать?
