к угрозам Маата со всей серьезностью.
— Он что, хочет пройти процедуру кастрации?!
— Конечно, нет, ты что. Но боится до жути. Такой страх до добра не доведет…
— Я тут вот набросал кое-что на основании допросов всех спасшихся жертв. Глянь, Коль, может, ты что-то добавишь.
На стол перед Секачевым лег лист бумаги, озаглавленный «ИДЕАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК ПО МААТУ». Далее шел список, и Николай погрузился в чтение.
Асексуальность. Любое проявление сексуальности должно быть поставлено под полный контроль головного мозга.
Тяга к деньгам, власти и телесному комфорту должна быть полностью упразднена. Во главу угла ставится личностное и интеллектуальное развитие.
Радикальное изменение отношения к животным. Полный отказ от их эксплуатации. Запрет на их поедание, исследования, опыты, зоопарки, цирки и т. п. Отказ от мехов и кожаной одежды, глицерина и прочих продуктов животного происхождения.
Отказ от рыночной экономики и капитализации общества. Насильственное насаждение повсюду коммунизма.
— Это все? — Николай вернул список Сурненкову.
— Пока да.
— Негусто, но исполнить требования даже одного из этих пунктов нереально ни для одного человека на этой планете. Эти террористы желают невозможного. Они быстрее вспорют животы всем 7 миллиардам, чем добьются хоть от одного из нас каких-либо изменений.
— Как я погляжу, ты совсем не веришь в человечество?
Николай усмехнулся и подошел к чайнику.
— Чай будешь?
— Давай, у меня с собой пряники. Я предвидел долгий разговор.
Через несколько минут на столе у следователя Секачева дымились две не совсем чистые стеклянные чашки ароматного чая с корицей и апельсином: Николай обожал разнообразные чаи и всегда просил знакомых, выезжающих за рубеж, привозить ему местные напитки. Сам он давно уже никуда не выбирался да и около двух лет вообще не был в отпуске. Впрочем, Сурненков и в этом превзошел коллегу, поскольку отпуска не видел уже около пяти лет. Он надорвал пакет с мятными пряниками и засунул в рот сразу два, запивая их обжигающе горячим чаем.
— Я тут книгу одну взял в библиотеке. Ей лет пятьдесят, но сохранилась она на удивление хорошо. Вот, — и Иван достал из портфеля небольшую книжицу и протянул ее Секачеву.
— «Легенды и мифы Древнего Египта»? Это ты в связи с Маатом так заинтересовался темой?
— Маат. Не забывай, это все-таки женщина. Что тоже наводит на мысль скорее о группировке, чем о работе отдельного человека. Вряд ли маньяк взял бы себе женское прозвище.
Николай согласно закивал и отправил в рот очередной свежайший пряник.
— Может, коньячку? У меня в сейфе припасена бутылочка на такой случай, — и Николай загадочно подмигнул.
Иван только улыбнулся, не кивая, но и не отказываясь от предложения.
— Там все очень коротко и надо бы поискать более подробные источники. Маат была дочерью Ра и была призвана следить за порядком с самого начала времен. Порядком, данным миру самим богом Ра. Нарушая эти правила, человек вмешивается в космическую гармонию, раскалывает ее, что приводит к несчастьям как для всей планеты, так и для отдельных личностей. Судьи Древнего Египта носили на груди образ Маат. В волосах у нее синее перо истины. Во время загробного суда на одну чашу весов клали сердце умершего, а на другую — перо Маат. Если сердце перевешивало, его признавали грешником и он навеки оставался в загробном мире. Если же оно было легче пера или оказывалось с ним вровень, человека признавали праведником и провожали в Поля Иалу — некий аналог христианского рая.
— Он прокололся на первом же пункте. Маат должна следить за порядком, данным миру богом Ра, а наш маньяк сам себя короновал богом, сам установил порядок, отличный от природного, и сам следит за его исполнением. Нестыковка на нестыковке!
— Именно поэтому я бы и хотел пообщаться с ним лично. Мне кажется, эти ребята — идеалисты. Они хотят видеть людей другими, не теми, кем они являются. Они не понимают, что люди — такие же животные, как тигры или свиньи, поэтому выдвигают им непосильные требования в обмен на право на жизнь. Они полагают, что более развитый по сравнению с другими биологическими видами интеллект делает нас какими-то высшими существами. Боже, Коля, да это не мизантропы. Это самые отъявленные человеколюбцы, с которыми мне только приходилось сталкиваться, — Сурненков улыбнулся, и вокруг глаз его собрались крошечные теплые морщинки.
— Все величайшие в мире преступления всегда творились из любви к чему-то: к расе, национальности, религии или собственной блажи. По числу жертв ненависти нипочем не угнаться за любовью. Кем бы ни были эти фанатики, мы должны их накрыть и обезвредить.
— Отменяй охрану за тем парнем. Мы будем охранять его лично.
5.
Когда Дмитрий впервые ступил на остров несколько месяцев назад, первым его желанием было броситься назад в вертолет и лететь обратно на материк. Заниматься там чем угодно, лишь бы только сбежать из этой серой и мрачной глуши, с этого скалистого безлюдья, где не рос даже мох, куда, вероятно, не залетали даже птицы. Скользкие темные камни и обрамлявшая их металлическая ограда, словно вживленная в их твердую плоть — вот и все, что было на островке помимо его главной достопримечательности, если только так можно было назвать старый и отживший свое маяк. Его покалеченное ветрами и морской водой туловище вздымалось вверх на добрую сотню метров, он был одним из самых высоких представителей своего семейства.
Их с пилотом встретил смотритель — седой старик с косматыми бровями и странно жидкой бороденкой — столь же мрачный и нелюдимый, как и все его обиталище. Он сразу дал понять, что считал решение о смене смотрителя опрометчивым и недальновидным, но покорился ему, как неизменно покорялся прихотям буйной стихии. Ему дали четыре месяца на обучение Дмитрия, и старик даже не спросил, как угораздило власти взять на такую ответственную и опасную работу абсолютного новичка в этом деле. Старик не знал, да и не желал знать о современных системах навигации и о спутниках, он по старинке считал маяк главным сооружением в океане, без которого всем судам грозит верная гибель. Он заставлял Дмитрия спать днем и бодрствовать по ночам, и от этой привычки тот потом долгое время не мог избавиться. Пилота старик встречал неприветливо, молча выгружал провиант и поворачивался к нему спиной. Если бы только была такая возможность, он загружал бы маяк едой на годы вперед, чтобы не видеть больше ни единого лица. Дмитрию не удалось выяснить причины нелюдимости старика, он узнал лишь, что тот проработал на этом маяке всю свою жизнь, ревниво оберегая его от малейших посягательств властей,
