Жалела ли я об этом?
Нет, ничуть. Живопись всегда была моей отдушиной. Она успокаивала, растворяла в карандашных тенях мою боль, погружала иную, отличную от нашей, реальность. Переносила в другие измерения. Позволяла переживать счастливые моменты. Позволяла запрятывать горе под слоями краски. Позволяла раскрыть себя. Принять.
Я любила рисовать и когда-то давно, уже и не помню, когда, мечтала посвятить себя этому делу. Еще в школьные времена думала, что уеду жить в Париж, открою свою картинную галерею и буду восхищать своим талантом весь окружающий мир.
Что ж, детские мечты. У кого они вообще сбывались? Жизнь была суровой штукой и заставляла под себя прогнуться. Смириться. Привыкнуть. Забыть.
Залим снова перевел взгляд на недорисованный портрет. На холсте была изображена размытая фигура девушки. Она была оголена и будто бы пряталась в ракушку, убегала от всего мира и закрывалась.
Я всегда рисовала женщин. Могла делать это часами и даже не замечать, сколько времени прошло. Не знаю, почему именно женщин. Так получалось. Я никогда не контролировала процесс рисования. Рука начинала движения бессознательные карандашом, которые я не до конца понимала. Я никогда не планировала, что именно буду рисовать. Просто рисовала, а когда проступали первые очертания, вот тогда включалась фантазия, на помощь приходило сознание.
- Тебе больно? – вопрос прозвучал неожиданно и, пускай был произнес тихо, все же, застал меня врасплох, заставив вздрогнуть.
- Что? Почему… - я нервно усмехнулась, оборвав саму себя. – С каких пор ты стал разбираться в искусстве? – Отшутиться. Нужно было отшутиться, потому что я не хотела углубляться в рефлексию. Нужно было вообще убрать холст до прихода Залима, но он пришел неожиданно, даже не предупредив.
- В университете у меня был курс психиатрии, - ответил Шиков, все еще блуждая взглядом по изгибам недорисованной девушки.
- Считаешь меня больной? – Я удивилась его ответу. На что Залим намекал?
- Я считаю, что ты чувствуешь отчаяние. Тебе больно, ты хочешь спрятаться от чего-то, что тебя преследует. Я считаю, что ты ощущаешь себя чужой везде и со всеми, где бы и с кем не была. Я считаю, - он медленно повернулся ко мне и взглянул с какой-то непередаваемой тяжестью, - что ты это заслужила.
Последний разговор с Залимом стал странной пощечиной в наших не менее странных отношениях.
Разумеется, я понимала, чем чреваты отношения с женатым. Более того, я помнила нашу непростую историю отношений, но все же… все же в моей голове Шиков был все еще тем прежним и добрым парнем, которого я знала много лет назад. А на деле все обстояло иначе. Это был уже не тот открытый и добродушный юноша, это был взрослый и уверенный в себе мужчина. Мужчина, выбравший сложную профессию, многое поведавший, со многим столкнувшийся. Он стал жестче, циничнее, холоднее. И как бы мне не хотелось это признавать, того Залима, как и той Рады из прошлого уже не существовало.
Нас уже не существовало.
То, чем мы занимались сейчас – это был суррогат. Сахарозаменитель. Ему нужна была отдушина, возможно, он все еще испытывал ко мне страсть. Ему нужна была свобода действий и выбора, которые я давала. Отдых от пресного брака с нелюбимой, как я предполагала, женщиной. А мне… возможность окунуться в те чувства, которые я давным-давно потеряла.
На что я рассчитывала?
Да, в общем-то, ни на что. Мне было просто хорошо от того, что любовь всей жизни снова была рядом. Пусть и таким образом. Пусть и злящаяся на меня. Пусть и на неопределенный срок. С Залимом все равно было лучше, чем без него.
- Держи, подруга, тебе это нужно, - я ойкнула, когда передо мной опустилась чашка с дымящимся кофе. – Летаешь где-то в облаках, - хихикнула Лидка, отходя от моего рабочего места.
Прокофьефа работала со мной уже много лет и, в принципе, была неплохой девушкой. На нее можно было положиться, она всегда готова была прикрыть, да и работу свою выполняла хорошо, но при этом была уж больно большой сплетницей. Вот и сейчас, взглянув в ее сияющие глаза, я поняла, что она готова поделиться какой-то новостью, о которой никто из нашего отдела не спрашивал.
К слову, отдел наш окрещен был финансовым и состоял из пятерых сотрудников, находившихся в одном помещении. Большой серый кабинет ровно с пятью столами, стандартной техникой, бежевыми стенами и фикусом в углу, который я заменила с настоящего на искусственный, потому что ни одна сволочь в этом месте не удосуживалась его поливать. Самое интересное, что по сей день этого никто и не заметил.
- Слышала новость? – заговорческим тоном начала Лида, усаживаясь за свой стол. Каждый из находвишихся в помещении вынужденно отложил свои насущеные дела понимая, что чем быстрее Прокофьева начнет, тем быстрее закончит и мы сможем вернуться к работе.
От делать нечего я даже принялась за чашку кофе. Сделала глоток и обвела взглядом свое рабочее место.
Унылость. Идеальный порядок, отсутствие личных вещей, каких-нибудь рамок с фотографиями детей или семьи с отдыха. Только ежедневник, в котором все было расписано и скучная таблица в Excel, с которой я работала. Даже стикеры, лежавшие в органайзере были пресного белого цвета.
Глупо. Чертовски глупо, но я все еще надеялась, что это временно. Когда-то давно, после окончания эконома, я пообещала себе, что устраиваюсь на эту работу лишь на короткий период. Я надеялась, что все равно смогу осуществить свою мечту. Пыталась подать документы на второе высшее, пробовала ходить на курсы, так или иначе идти к цели, но…не вышло. Не хватало времени, потому что рабочий день длился восемь часов, а то и больше. Не хватало сил, потому что поначалу я привыкала, многому училась, ошибалась и отгребала за это от начальства. А позже стало не хватать еще и денег, потому что почти сразу после устройства на работу отец убедил меня взять ипотеку. Весьма неплохая двушка, пусть и не в новостройке, зато с ремонтом. На сегодняшний день мне оставалось выплатить за нее совсем немного. Но… в итоге прошло десять лет. Я так и не принесла в это место ни одной личной вещи, потому что в глубине души надеялась, что когда-нибудь покину его.
Было еще глупее, но я завидовала Залиму. Он не просто стал кем-то преуспевающим, не просто вырос в своем деле, в то время, как я оставалась просто рядовым сотрудником. Он жил своей работой, у него горели глаза, ему нравилось то, что он делал, он получал удовольствие, и люди видели это, чувствовали, поэтому и доверяли, тянулись к нему. Он был авторитетным человеком, делал полезное дело, а я…
