Мияко накрыла мою ладонь своей:
— Уверена, Фуми–нэ тоже очень гордится тобой.
Я кивнул:
— Спасибоза толерантное отношение. Нам было нелегко. Фуми–нэ здорово досталось… — Я замялся. — Ежедневная дискриминация — это одно; боюсь, ее и в школе обижали. Но это дело давнее, я в ту пору был совсем маленький и могу ошибаться.
— Тяжело же ей пришлось.
— Да, но прятать настоящую себя еще тяжелее.
— Точно.
— О лучшей сестре я и мечтать не мог. Порой чувствую, что не заслуживаю Фуми–нэ. Она столько работает; чтобы я учился.
Мияко сжала мне руку:
— Она хороший человек, да?
— Фуми–нэ всегда говорила, что в жизни у нее две цели. Первая — чтобы я окончил университет и устроился на работу в приличную компанию, — сказал я. — Теперь это и моя цель. Я должен найти высокооплачиваемую работу в отделе продаж или в коисалтииговых услугах, чтобы сестра больше не беспокоилась о деньгах и не разрывалась между заказами,
— Здорово! Ну, а другая цель какая?
— Попробуй угадать, — посоветовал я, пряча глаза.
— Я не телепат.
— Знаю, но... — Я замялся, не представляя какие слова подобрать. — Фуми–нэ всегда мечтала накопить денег и пройти…
— Операцию по смене пола?
Я удивился тому, как просто Мияко 06 этох сказала.
— Да, что–то подобное, — пробурчал я. — Ради этого. Фуми–нэ еще и на ночную работу устроилась. .
— Чем она занимается?
Об том я тоже распространяться не планиро вал, но слова уже сорвались с языка:
— Фуми–нэ — хостес.
— Ясно, — тихо проговорила Мияко. — Что же, она очень красивая и обаятельная. Уверена, у нее много клиентов.
Я посмотрел прямо на Мияко: ясные, лучистые глаза блестели.
— Ты тоже очень красивая.
— Ну, не надо меня утешать! — засмеялась Мияко.
— Я не для этого так сказал.
Мияко густо покраснела. Фотографии она разбирала машинально и чуть не уронила рамочное стекло.
— Осторожнее! — сказал я, тайком обрадовавшись.
— Ничего страшного, — отмахнулась Мияко. — Так Фуми–нэ близка к достижению своей второй цели?
— Точно не знаю. За столько лет она должна была скопить достаточно, даже с учетом украденного экс–бойфрендом. Порой я гадаю: почему она не исполнит свой план? Но деньги для нас — тема болезненная, поэтому спросить я не решаюсь.
Мияко наложила фотографию на раму:
— А вдруг Фуми–нэ хочет оставить все как есть? Вдруг она поняла, что идеальна и без операций?
Мияко вновь огорошила меня своими рассуждениями. Как человек, знакомый с моей сестрой лишь неделю, может так здорово ее понимать? Со стороны Мияко казалась грубоватой и бесцеремонной, я никогда не подумал бы, что в душе у нее столько сострадания. Я гадал, как она стала такой и суждено ли мне это узнать.
* * *
Ржавые велосипеды Кендзи так и стояли в студии, но выглядели куда хуже, чем в день, когда к нам впервые пришла Мияко.
Велосипеды не на замке, через забор перепрыгнуть элементарно — я подумал о том, какой конец их ожидает. Их украдут или они сами собой рассыплются? Когда–то они были очень хорошими, но, оставленные на милость стихий, потеряли вид. Впрочем, меня эти велосипеды успокаивали — они отражали ход врьмени и доказывали, что в итоге ничто не вечно
— Рю, не сиди там без дела! — крикнула сестра из кабинета. — Помоги мне перебрать те картины.
Я поднялся и ослабил галстук:
— Что именно ты ищешь?
— Картины Мияко.
В горле встал комок.
— Зачем они тебе?
— Ну, не знаю, — ответила Фуми. — Просто хочу посмотреть. Так ты поможешь?
Я повесил пиджак на спинку стула и вошел в тесный, отгороженный хлипкими пластиковыми перегородками кабинет. В углу стоял стул, с одной стороны — стол с двумя складными стульями, повернутыми лицом к лицу, с другой — высокая стопка картин. К ней яи подошел, чтобы помочь сестре перебрать картины. В основном там были ее работы, но попалось и несколько моих.
— Когда ты вот эту написал? — спроси Фуми, откладывая одну картину в сторону. — Не помню ее.
Я глянул ей через плечо. На картине бый луговая клубника теплым летним днем. Бескрайний луг с красной спелой клубникй и больше ничего… У меня аж сердце заболело.
— Рюсэй, она прекрасна! Откуда взялась задумка?
— Из календаря, — соврал я, не желая признавать, что изобразил Мияко, точнее, аромат ее волос, ее шампуня, название которого так я не выяснил.
Пару месяцев назад я наведался в супермаркет и перенюхал весь имевшийся в продаже шампунь — наверное, из желания отыскать хоть кусочек Мияко. Увы, ничего похожего не попалось.
Пока запах я помнил четко. Но что случится потом? Он начнет выветриваться из памяти, пока не забудется окончательно? Воспоминания о нем деформируются и рассыплются, как ржавые велосипеды?
Фуми–нэ положила картину на пол, и дальше мы искали в тишине.
— Смотри, Рюсэй! Вот работа Мияко! — воскликнула Фуми–нэ.
На картине, которую обнаружила сестра, две головы изображались рядом друг с другом. Головы получились чересчур симметричными, а цветам не хватало глубины.
— Ее первая работа. — Фуми–нэ смотрела на картину, грустно улыбаясь. — Похоже, это мы с тобой.
— Что?! — На сердце мне лег камень.
— Мияко делала успехи. Вот, смотри. — Фуми–нэ показала картину, на которой два «студийных» велосипеда изображались без ржавчины.
Впечатляющей такую работу не назвал бы никто, но от предыдущей она отличалась выгодно. Рисующей я не видел Мияко никогда, значит, практиковалась она под руководством Фуми–нэ в мое отсутствие.
Я просмотрел остальные картины. Быть художницей моей сестре не хотелось никогда, но талант это не отменяло. Писала она в большинстве абстракции, но особенные, притягивающие как магнит. От смелых мазков веяло бесприютностью и отчаянием, приглушенные цвета выдавали скрытое одиночество. Фуми–нэ научилась мастерски наполнять свои творения замысловатыми деталями. При этом она очень старалась избежать перегруженности. Каждая ее работа отличалась тонкой гармонией, уравновешенностью составляющих. То, о чем моя сестра не могла говорить вслух, нашентывалось ее полотнами,
— Рю, ты когда–нибудь это видел? — спросила сестра, показывая мне картину.
На ней кошка сидела на кухонном столе рядом с раковиной. Неподалеку стояла ваз с желтыми тюльпанами. Судя по грубым мазкам, написала картину Мияко.
— Нет, впервые вижу, — покачал голу вой я, — но кошка наверняка Тама.
