— «Выпусти ворона», — передразнивает он, — я беззащитен, пока смотрю его глазами, улавливаешь? Если кто-то нападет, то я буду бесполезен! И, вообще, у нас нет времени для таких развлечений!
— Я тебя прикрою, если что! Мы должны узнать: кто тут есть, сколько их, вооружены ли они. Не горю желанием шастать по лесу, пока неизвестный враг дышит в затылок!
— Так возвращайся на корабль, я тебя не держу.
— Чего ты ломаешься, я же для дела прошу!
— Я тебе не доверяю.
— Ты лапал меня час назад и после этого ты мне не доверяешь?
От возмущения у меня волосы на загривке шевелятся: в этот момент двоедушник своим тупым упрямством так напоминает мне Бурю, что в горле першит от накатившего гнева.
Герант ловит мой взгляд и улыбается.
Улыбается, самодовольная сука!
— Ладно, так и быть, — тянет он.
Зеленый комок отделяется от его тела и взмывает в небо, а Герант будто уходит в себя — его глаза затуманиваются, и мужчина совершенно не реагирует на прикосновения. Его связь с вороном кажется мне удивительной, настоящим чудом. Разве это не прекрасно — иметь возможность взлететь и смотреть на мир с головокружительной высоты?
Север никогда не относился к двоедушникам плохо. Он не казнил их, не отлавливал, как диких животных, не держал в клетках.
Он знал, что двоедушники могут сходить с ума, когда зверь вступает в конфликт с человеком. Знал, во что они превращаются, потерявши рассудок, но всегда воспринимал их как равных, а не в качестве игрушек для боев или цирковых представлений.
Некоторые его слуги были двоедушниками. Разумеется, ни другие Дома, ни собственный сын не поддерживали такую политику. Севера осуждали, а он упрямо гнул свою линию. Мне иногда казалось, что он всегда шел против устоявшихся правил. Я — прямое тому доказательство. Воин и правая рука Главы, но при этом — полукровка. Немыслимо. Запрещено!
Если бы Герант знал его лично, то он бы понял, почему Север меня купил.
Выныриваю из размышлений, когда замечаю, как все тело мужчины сотрясает крупная дрожь; и он, словно подкошенный, падает в листья, скручивается тугим клубком. Зеленоватое облако врезается в его грудь и растекается под кожей, ввинчивается в мускулы.
Я касаюсь пальцами влажного лба и сдавленно охаю: Герант горит огнем и бьется в лихорадке!
— Проклятье, — толкаю его в бок, переворачиваю на спину без особого сопротивления. Мужчина похож на податливый воск и дышит рвано, хрипло. — Герант, ты меня слышишь?
Осматриваюсь по сторонам и замираю, напрягаю слух, но вокруг — ни единого движения. Даже листья на деревьях не колышутся.
— Пить, — хрипит мужчина.
Достаю из набедренной сумки небольшую фляжку и придвигаюсь к неподвижному телу. Двоедушник походит на марионетку, у которой подрезали нитки: даже не пытается сдвинуться с места и руку не поднимает, чтобы взять воду. Отвинчиваю крышку и замираю в нерешительности, будто это меня прибили к месту гвоздями.
Стоит только прикоснуться горлышком ко рту мужчины, как тонкая струйка воды рвется в его горло, моя рука дергается и Герант заходится кашлем. Он стискивает зубы, чтобы заглушить звук, и вздрагивает всем телом.
Вот же мать твою…
— Только без глупостей, — шиплю ему в ухо и набираю воду в рот. Наклоняюсь и заставляю мужчину разжать челюсти, наши губы соприкасаются, а я позволяю влаге медленно течь: чуть-чуть, по полглотка, по капельке, чтобы двоедушник не подавился.
Его жар врезается в меня на полном ходу, бьет в голову, скручивает живот. Что-то врывается в мое сознание — раздвигает смешавшиеся мысли, перемешивает чувства — а я не способна сопротивляться вторжению. Зеленоватая дымка обвивает мое горло, поглаживает скулы, а над головой гремит хриплое карканье.
Когда отстраняюсь, то ловлю затуманенный взгляд двоедушника и глотаю судорожный вздох. Чувствую железную хватку пальцев на бедре, впившихся в плотную ткань штанов.
— Прости, я не могу его удержать, — шепчет одними губами Герант, — у тебя разум слишком открыт.
Поднимаю руку, чтобы оборвать поток слов.
— Хочешь еще?
Он кивает, а я снова пью и наклоняюсь.
9. Ворон
С этой планетой определенно что-то не в порядке. В первый раз я не замечаю этого, не вижу, что вокруг клубится непроницаемый мрак, но стоит мне задержаться в теле ворона подольше, как я чувствую.
О, да! Я все чувствую на собственной шкуре. Успеваю только рассмотреть существ на дороге — а потом мир накрывает зеленоватым тошнотворным куполом, разрезанным алыми лентами, пронизанным черными вспышками. Будто вся планета решает восстать против одного единственного двоедушника, вывернуть его наизнанку и выпотрошить, пробраться под кожу нестерпимым жаром. Ворон бьется в агонии, и я — вместе с ним. Солнце над головой превращается в воспаленный пульсирующий комок, от которого в разные стороны расходится багряная сосудистая сетка.
Этот мир — живой, и он охотится.
Он сожрет меня с потрохами.
Падаю. Бесконечно падаю вниз, врезаюсь в землю на полном ходу и не в силах открыть глаза. Дрожу всем телом, плавлюсь изнутри, рассыпаюсь на части тлеющим пеплом. Прошу воды, а перед глазами расплываются чернильные кляксы и красные пятна, похожие на кровь.
Что-то льется в горло, но я не успеваю глотать и содрогаюсь от кашля.
Секунда, вторая…
Тихий шепот Ши прорезает бесконечный сумрак белоснежной вспышкой, вырывает меня из беспамятства, помогает открыть глаза. Я будто поднимаюсь с глубины, чтобы вдохнуть полной грудью. Даже не понимаю вначале, что девчонка делает, что она там лепечет и чего хочет, а когда мысли сбиваются в плотную кучу и вижу ее лицо в опасной близости от моего — осознание катится по телу горячей волной, но я и пальцем пошевелить не могу. Ворон крошит мне ребра, бесится и вырывается, льнет к девушке, бросается ей под руки, оплетает собой, гладит угольными перьями смуглую кожу.
— Прости…
Ши только поднимает руку и спрашивает, хочу ли я еще.
Что «еще»? О чем она? О себе?
Да! Я хочу ее еще.
Что ты творишь? Ты же собирался ее отпустить!
Я? Собирался? И правда, я же хотел… Сопротивляйся! Ты сам себе хозяин, ты можешь контролировать своего ворона. Ты им повелеваешь, а не он тобой! Вспомни Анну! Ши закончит так же, как она. Ты не стоишь того, чтобы погибнуть за тебя! Хочешь еще одну жизнь загубить? Мало тебе было?
Вольный стрелок должен…
А потом снова ее губы накрывают мои, и мне отчего-то кажется, что есть в этом прикосновении какая-то щемящая нежность.
Совсем свихнулся, двоедушник?! Это все дурман и лихорадка. Планета мысли путает, играет с твоим разумом.
