КАРМЕЛО МАРТИНЕС. А потом разразилось кровопролитие, известное как Боготасо[23], — массовые волнения и бунты в Боготе, повод к которым дало убийство Луиса Карлоса Гайтана. Из-за этого он уехал в Картахену и там устроился на работу в газету «Эль Универсаль».
НЕРЕО ЛОПЕС. Мне пришлось иметь дело со всеми осложнениями, возникшими в Барранкабермехе[24] из-за убийства Гайтана. Убийство послужило запалом, от которого вспыхнула Ла Виоленсия, и либералы с консерваторами принялись почем зря убивать друг друга. Я был главным управляющим кинопрокатной сети «Сине Коломбиа» в Барранкабермехе. В моем ведении находились опорный кинотеатр и ряд других, поменьше, в близлежащих поселениях. Я говорю сейчас о 1948 годе. Гайтана убили 9 апреля 1948 года, а я проторчал в Барранкабермехе до 1952-го. Находясь там, я наладил связи с людьми из «Эль Эспектадора», потому потом и приехал в Барранкилью фотокорреспондентом газеты.
Я тогда жил прямо при кинотеатре. После убийства Гайтана разразилась Ла Виоленсия — Колумбия до сих пор не может оправиться от нее — это когда консерваторы свирепо ополчились на либералов. Гайтан был кандидатом от Либеральной партии в президенты. Консерваторов в народе прозвали чулавитас [то есть дикари из захолустной деревушки Чулавита], а те, в свою очередь, именовали либералов качипоррос [дуболомы]. Помню, как-то один пьянчужка, из либералов, сказал: «Плевать мне, что они обзывают нас качипоррос. Меня бесит другое прозвище». — «И что это за прозвище?» — поинтересовался я. «Качипорро сукин сын». То есть само слово «качипорро» его не обижало.
Бойня была свирепая и кровавая. Могу рассказать пару интересных эпизодов. Один — это когда поздним вечером, часов в одиннадцать (по тем меркам уже глухой ночью), какие-то люди явились к кинотеатру и начали барабанить в железные ворота своими револьверами — скрежет и грохот подняли ужасающий. «Нерео, давай, пойдем с нами, мы хотим, чтобы ты нас пофотографировал». Они устроили чествование портрета Лауреано Гомеса, тогда возглавлявшего Консервативную партию. Я выглянул, осмотрел их шайку и сказал: «Ну уж нет, мужики, поздно очень». — «Слышишь, ты, давай, идем с нами по-хорошему». А сами так по-хорошему продолжали колошматить пистолетами по железу. Ну, то есть по-хорошему — в кавычках. Пришлось пойти с ними снимать это их праздничное сборище в отеле «Пипатон». Спиртное лилось рекой, они револьверами своими трясли… Короче, политическая оргия.
Властью тогда злоупотребляли все кому не лень, повсеместно, и всякий чиновник, даже самая мелкая сошка, норовил пролезть в кино даром. Все поголовно, от тюремного подметальщика до полицейского, но я сопротивлялся как мог и не пускал их. А они что? Злились, конечно, угрожали мне. Времена такие были — людей, может, и не убивали, но избивали жестоко: бросят в темный угол и давай мордовать. Зверски издевались — так, что человек потом оставался калекой или даже умирал. Так-то — нет, не убивали, просто растаптывали тебя, превращали в ничто. Пытали страшно, могли и паяльной лампой. Но меня прижучить не получалось — ручонки у них короткие были. Я, знаете, не очень-то в Бога верую, но Бог велик и милосерден. В общем, выяснилось, что их армейский начальник — жуткий религиозный фанатик, к тому же сильно увлеченный фотографией. Бывало, на улице под сорок градусов жары, а он на мессу шествует, одетый по всей форме, медалями и побрякушками увешанный. В церкви иногда ни души, так он один торчит, и святые отцы для него одного мессу служат. Меня же подрядили его пленки проявлять. Полковник Акоста — так его звали, и я был вхож к нему. Поэтому, если случались у меня какие неприятности, я сразу к нему обращался, и он все улаживал. И никто не смел цепляться ко мне. Однако потом все равно так прижало, что пришлось продать мой бизнес за какие-то двести тысяч песо (притом что он тянул на миллион, не меньше), только чтобы убраться из Барранкабермехи. Я отправился в Нью-Йорк — хотел там представить свои фотоработы и получить степень, а оттуда в 1952-м приехал в Барранкилью уже корреспондентом.
МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Габо появился в Картахене после того, как вспыхнуло Боготасо. Вооруженные столкновения парализовали жизнь в Боготе, и Габо счел это удобным моментом, чтобы освободиться от данного отцу обязательства изучать право. Он мучился тогда, причем ужасно, из-за того что находился в зависимости от отца.
МАРГО ГАРСИА МАРКЕС. Мы переехали из Сукре в Картахену в 1951 году, и у того было несколько причин. Дела в Сукре шли все хуже, былое благополучие города таяло на глазах, и отец тоже оказался в стесненных обстоятельствах, к тому же пятеро детей в семье уже учились в других городах. А тут еще Габито заявил, что готов продолжить учебу в Картахенском университете, если мы все переедем туда. До получения диплома юриста ему оставалось учиться около года, не думаю, что больше.
МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Он приехал в Картахену и зачислился на юридический факультет. Многим известно, что в Картахене при университете есть школа права. Он там один, сам по себе, да и в Боготе уже начал понемногу писать. Две-три его вещи — художественные — уже опубликованы в «Эль Эспектадоре».
В Картахене мы не ощущали никаких признаков Виоленсии. Я приехала в Боготу примерно тогда же, когда Габо съехал оттуда в Картахену. И в столице сразу чувствовалось — да, Виоленсия есть, она реальна, о ней говорят в газетах. А в Картахене Виоленсии не было. Я хорошо запомнила тот день, 9 апреля, потому что один из моих дядьев (а у меня их много) служил губернатором в департаменте Боливара. Помнится, мы собрались в доме у бабушки, и мой отец тоже пришел туда, а не ко мне домой, куда каждый день обычно заходил пообедать, потому что бабушка была ужасно перепугана и сходила с ума от беспокойства: она знала о том, что творилось в Боготе, что город сожгли и Гайтана убили. Тогда нам было известно лишь это, и все боялись, что в Картахене повторятся события Барранкильи, где народ повалил на улицы и стал жечь все подряд — и на площади Сан-Николас, и в парке Боливара. Но в Картахене ничего такого не происходило. Дядя сильно опаздывал; мы ждали его к семи вечера, а он приехал только в половине девятого. Однако мы все равно его дожидались, без него за стол не садились — это одна из наших семейных традиций.
ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. В газетном мире Габриэль уже снискал кое-какую известность. «Эль Эспектадор» опубликовала о нем несколько статей [благодаря его рассказам]. Их заметили. Прекрасный очерк написал о нем Саламеа Борда, кузен того, другого Саламеа Борды. Габриэлю в то время, надо полагать, лет девятнадцать было.
Нас с ним, по большому счету, никто друг другу не представлял, но мы встретились, начав вместе работать в «Эль Универсале», и подружились. Безусловно, свою роль сыграл в этом маэстро Сабала[25]. Черт возьми! Вот еще одна выдающаяся личность. Маэстро Сабала. Ну и горевал же я, когда его не стало. Такой он был душевный человек… И замечательный друг. Второго такого не найти. Он обладал сверхъестественным чутьем на одаренность. Стоило ему почуять в ком-то талант — неважно, в ком… И, разумеется, Габо он не мог пропустить. Тогда между ними и возникла симпатия…
