Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Совершенно невежественный во всех областях, за которые брался, он не мог связать двух слов для выражения сколько-нибудь серьезной мысли44.
Не обращая внимания на эту критику (как и на неизбежные подозрения, которые вызывала немецкая фамилия нового премьер-министра), летом 1916 года царь передал Штюрмеру также функции министра внутренних дел и министра иностранных дел. Единственной способностью, которой этот человек обладал перед лицом насущных задач государства, было его умение пресмыкаться перед царской фамилией, проявленное во время ее проезда по России по случаю 300-й годовщины дома Романовых.
Дума заседала на другом конце города, в знаменитом своими сквозняками Таврическом дворце. Учрежденная в качестве уступки обществу после революции 1905 года, Дума была все же скорее генеральной репетицией парламента, чем собственно парламентом. Портрет царя в полный рост, изображающий его во время путешествия по Италии (даже не по России), громоздился над трибуной Думы. Царь глядел поверх голов и словно насмехался над вульгарной идеей демократии. Хор отмечал, что сами депутаты Думы
были, очевидно, разочарованы и пребывали в отчаянии от безнадежности своего положения45.
Сама Дума относилась к своей политической деятельности со всей серьезностью, однако царь переносил ее заседания при каждом затруднении и несогласии депутатов с его собственным мнением. На последних выборах в 1912 году в Думу вошли несколько марксистов, главным образом меньшевиков, но почти все они сразу были арестованы и сосланы. Кроме них, по-настоящему радикальными были только члены кадетской партии; однако, хотя они и придерживались курса реформ, никто из них не был достаточно непримиримым, чтобы не заседать в одном из думских комитетов. “Нашу партию составляли юристы, врачи и профессора”, – писал Павел Милюков46. Бернард Пэрс, аккредитованный британский корреспондент при российском Министерстве иностранных дел (будучи племянником “К”, он немного занимался шпионажем в свободное время), писал, что взгляды Милюкова
ничем особенно не отличались от того, что обычно говорилось в Национальном либеральном клубе в Лондоне.
Милюков стремился направить Россию на путь конституционной монархии. В Петрограде 1916 года подобная программа превращала его в “красного смутьяна”.
Во время войны список требований Думы вырос47. В 1915 году группа депутатов, среди которых были и кадеты, основала Прогрессивный блок – для защиты военной чести России и попранных конституционных прав ее народа48. Как представитель левого крыла коалиции, Милюков считал, что Россия более не имеет права удерживать под своей властью угнетенные национальные территории, такие как Польша и Прибалтика. Автономия и равноправие (но не полная независимость) выдвигались в качестве компромисса ради сохранения целостности империи. Внутри же самой России следовало положить конец дискриминации религиозных меньшинств, включая евреев. Другие кадеты вели речь о профсоюзах и правах работников, об амнистии политических заключенных и отмене цензуры, которой в то время подвергались даже печатавшиеся в газетах тексты выступлений в Думе.
В целом программа блока включала войну до победного конца, поддержку торговли, укрепление России на международных рынках и выработку более гибкой системы управления, высвобождения ее из пут бюрократии. В интересах поддержания промышленности и торговли Милюков, всегда питавший особый интерес к Балканам, выступал за установление российского контроля над Константинополем и проливами. Именно эта перспектива заставляла его с маниакальным упорством настаивать на войне до победного конца. При этом он слишком хорошо знал, какой ценой дается победа: год назад на австрийском фронте погиб его младший сын.
Осенью 1916 года, когда над Невой уже вился первый снег, жителей Петрограда занимали не либеральные реформы и даже не ужасающие потери на фронте. Город был охвачен страхом перед тем, что именовалось “темными силами”. Ходили слухи, что двор попал под влияние немцев. Цель их состояла якобы в том, чтобы принудить Россию к выходу из войны; тогда Берлин смог бы сосредоточить усилия на единственном оставшемся фронте и перебить французов и англичан, как мух. Соблазн для России был в возможности прекратить ужасающий поток жертв; кроме того, крайне правые надеялись, что прусское офицерство, образец дисциплины и иерархии, поможет им восстановить подобающее (то есть реакционное) правление. Переговоры-де происходят в полной тайне, то в Стокгольме, то в Копенгагене49.
Британский предприниматель по имени Стинтон Джонс предположил, что на самом деле игра идет еще более грязная, чем думали русские. Заговорщики, пояснял он, хотели бы срежиссировать в России народное восстание, чтобы сделать ее неуправляемой. Возникший таким образом кризис, согласно зловещему плану, стал бы предлогом для подписания сепаратного мира с Германией.
В результате репутация России в глазах всего мира была бы потеряна, и, когда у Германии появится наконец возможность разгромить Россию, последней никто не придет на помощь и Германия сделает еще шаг к своей цели – мировому господству50.
Цепочка всех этих слухов вела напрямую к императрице. Александра Федоровна была урожденной принцессой Гессенской и Рейнской, и многие считали ее немецкой шпионкой. Сэр Джордж Бьюкенен отвергал эту идею.
Она отнюдь не является немкой, действующей в интересах Германии, – писал он в феврале 1917 года. – Она просто реакционная царица, желающая без помех оставить престол своему сыну.
Однако вмешательство государыни в процесс назначения министров сделало ее, по мнению Бьюкенена, “невольным инструментом в руках других людей – которые и в самом деле суть немецкие шпионы”51. Либеральные критики считали, что назначение Штюрмера нельзя объяснить не чем иным, как волей императрицы. Когда в сентябре 1916 года Министерство внутренних дел перешло к льстивому Александру Дмитриевичу Протопопову, одному из фаворитов Александры Федоровны, подозрения, казалось, получили подтверждение. Протопопова, который считался не вполне нормальным (он страдал от дегенеративной болезни нервов, связанной с продвинутой стадией сифилиса), видели беседующим с неким немецким агентом во время визита министра в Стокгольм52.
В действительности Протопопов, психически неуравновешенный человек, был более склонен к мистическим видениям, чем к составлению заговоров, однако в свите Александры Федоровны были и реальные агенты германского кайзера. Морис Палеолог полагал, что к этой “теневой партии” принадлежали члены Священного синода, представители балтийского дворянства, крупные финансисты, пронемецки настроенные индустриальные магнаты.
Главный двигатель реакционной партии, – писал он, – это страх, страх, который внушали непрерывные близкие контакты России с демократическими державами Запада53.
В октябре французский посланник провел вечер с неким “высокопоставленным придворным”, который сообщил Палеологу некоторые дополнительные детали. Источник предупреждал, что
для достижения своих целей эти люди не остановятся ни перед чем, они на все способны. Они доведут дело до забастовок, мятежей, погромов, нищеты, голодных бунтов: повсюду в стране они создадут такую нужду и безнадёжность, что продолжать войну станет невозможно54.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
