— Да ни одна сила не вернет ее с того света! А трупу плевать минутой раньше или позже его мумифицируют.
Милостивые духи, они вообще о чем? Стоило признать, что мой план побега трещал по швам, как старая, заношенная куртка.
— Я, как и вы, поверил увиденному, — командор задумчиво потер подбородок. — Однако мы имеем дело с «иной». И лучше бы нам убедиться в ее смерти, прежде чем ваш Закруп сработает своими жуками-сверлилами. Подумайте, что будет, если жуки впрыснут мумифицирующее вещество в еще живое тело… К тому же для проверки мне всего-то и нужно шесть ведер воды.
Надзиратель растерянно оглянулся. В поле зрения никого — удрали негодяи. Однако главное сейчас сохранить голову на плечах, даже если для этого придется принять навязанную ему роль носильщика.
— Где этих охламонов нечистая носит? — выругался надзиратель и, бряцая связкой ключей, отправился на поиск смотрителей.
— В любом случае я ничего не теряю, — тихо сказал Хонор, активируя перстень и накрывая нас пологом неслышимости. — Да и выбор здесь невелик. Либо вы действительно ушли в лучший мир, а я всего лишь горем убитый отец, которого безысходность и неразумные мысли заставили выставить себя в глупом свете… Но если то, что я вижу, на самом деле не является правдой и вам каким-то образом удалось обмануть всех нас, тогда я искренне восхищен вашим мастерством. Более того, я готов приложить руку к вашему спасению. Но прежде чем я назову цену за свою помощь, я должен получить ваше согласие.
Командор замолчал в ожидании ответа.
Трупу положено было молчать.
Не знаю, какие чувства испытывал командор, когда предлагал удавленнице избежать прилюдного сожжения, я же подобное заявление сочла абсурдным. Что может заставить командора, верного долгу и кодексу чести, поступиться своими самыми строгими принципами? И ради кого? Какой-то девицы, которую он впервые видит… Это выходило за границы здравого смысла. Но, видимо, командору было важно убедительно лгать.
Когда надзиратель явился в сопровождении смотрителей, поднявших на этаж три пары ведер, то застал Хонора Ригхеста уже в компании небритого Закрупа, любовно поглаживающего закрытый черный ящичек.
— Ваши люди могут быть свободны, — объявил командор.
— Чего столпились, нерадивые? Пошли вон! — рявкнул надзиратель, нервически качая головой.
Командор неожиданно опрокинул ведро ногой, выливая колодезную воду на пол. Набежав волной на дальнюю стену, вода обожгла холодом мои ступни, отступила за решетку, и, облизав сапоги господ, утихла.
— Зачем это? — спросил надзиратель, недовольно топчась в грязной луже.
— Будьте терпеливы.
Командор поднял руку — и тысячи мутных капель взмыли в воздух. Щелкнул пальцами, и капли вытянулись, обретая форму лодочки. Резкое отбрасывающее движение рукой — водные жала отрикошетили от двух стен и, прошив иллюзию, растворились в третьей. Командор не только наглядно показал, что удавленница является пустышкой, но и доказал, что я живее всех живых. Закрыв лицо, я закричала, когда на меня обрушился водяной рой, кусая и жаля со всех сторон. Извиваясь и корчась от боли, я выпрыгнула в центр камеры. Нога проехалась по воде, и я рухнула в грязную жижу, куда надзиратель едва не уронил свою челюсть.
Горцы, припав к решетке своей камеры, дико и протяжно завыли.
— Раз в моих услугах больше нет нужды, я пойду… — Закруп перехватил поудобнее свой ящичек с загадочным содержимым и, пока не оглох на оба уха, поспешил удалиться.
Я обхватила колени дрожащими руками. Концентрация моего внимания ослабла, иллюзия удавленницы подернулась и пошла разрастающимися дырами.
— Ваше умение преображать реальность поражает! — сухо похвалил меня командор, когда от навеянной мной иллюзии ничего не осталось.
— Поражает-поражает, — передразнил надзиратель и взорвался: — Да она чуть не лишила меня разума! Да я едва не издох, пока ведра тягал! Кстати, вы почто шесть ведер просили? Использовали-то одно!
— Кто не умеет работать головой, работает руками… Выбор всегда остается за нами.
Я посчитала, что слова командора следует понимать двояко, и пока Хонор Ригхест не ушел, нервно закивала, то ли давая запоздавшее согласие, то ли сотрясаясь от холода.
Оскорбленный до глубины души надзиратель сплюнул.
Я заставила себя подняться. Мокрый подол облепил ноги, обжигая холодом. Игнорируя пристальные взгляды горцев, я рухнула на койку и закрыла глаза. Сил не осталось даже на надежду.
— Вставай, плясунья, негоже заставлять ждать свой народ, — заржал надзиратель и, не дав мне опомниться, кивнул смотрителям.
По приказу начальства меня, словно безвольную куклу, поволокли по коридорам следственного изолятора и вывели во двор, где мою скромную особу дожидался совсем нескромный эскорт.
— Впечатлена? Ничегошеньки для тебя не жалко! — слащаво-ядовитым голосом пропел надзиратель и облегченно вздыхая, от всего сердца пожелал: — Ярким пламенем гори, тварь ты этакая! Чтоб от тебя и пепла не осталось.
Внутренний двор изолятора давно не видел такого количества мастеров меча и магии, облаченных в боевые доспехи. Их мощные кони, безропотно подчиняющиеся всадникам, казались монстрами. Спокойные и выносливые, они достигали в холке двух метров, и каждый из них был способен с наскока опрокинуть десяток солдат. Всадники образовали живой коридор к черной крытой повозке, которая походила на неподъемный вычурный гроб на колесах. От днища к основанию крыши тянулись изрезанные символами рога, обрамленные дюжиной магических заклинаний. Упряжных не было видно, но я была уверена, что взнуздали выносливых меринов, чтобы безо всяких казусов доставить заключенную к месту казни. «Небось, и на их шеях болталась куча магических безделушек» — только подумала я, как меня, словно куль с мукой, впихнули внутрь повозки. Дверь захлопнулась, отрезая лучи утреннего солнца, отряд двинулся в путь.
— Трогай! — заорал лошадям возница и взметнул кнутом, обрушивая его на крупы меринов.
Слабость неподъемными цепями сковала мое тело, неподвижно лежащее на ворохе жесткой соломы. Дыхание становилось все реже и натужней. Безысходность и отчаяние, словно яд, впрыснутый в мою душу, транслировали пламя, пожирающее мое тело…
Я и не заметила, как контуры ужасных видений смягчились, пока не растворились полностью. Отступили холод и боль.
Передо мной, словно в зеркале, возникла деревенька. Лучи света ярко освещали крыши низеньких домов, и, пробиваясь сквозь кроны фруктовых деревьев, игриво скользили по земле, прогоняя тень, в которой я стояла. Я протянула руку к странному отражению и осторожно коснулась живой картинки.
Неожиданно сердце наполнилось ликованием, а душа воспряла новыми силами — стоило понять, что я стою на пороге родного дома. Я знала, что там, за дверью меня ждет мама. Я представила, как протяну ей руку и, легко шагая навстречу «уже виденному», упаду в объятия «уже пережитого». Вместе с Катариной я буду вновь изучать еще неосмысленный мой дар иллюзии, стряпать пироги и кормить наших кур. Уже сейчас я понимала, что не смогу отпустить дорогие сердцу мгновения детства: где в воздухе витает запах меда и парного молока, где под тихую песенку Катарины кружит гончарный круг, преображая ком глины в красивую узкогорлую вазу. Я смахнула слезу, представляя, как окликну маму, как брошусь ей навстречу и упаду в ее объятия, целуя родные, измазанные в глине руки. Мама тепло улыбнется в ответ и с нежностью прижмет меня к груди. И ничто на этом свете меня не вернет, никто не вырвет из лап химеры под названием Безумие! Я с упованием делаю шаг к двери, готовая ее распахнуть, как мне на плечо опускается чья-то рука. Я оборачиваюсь и…
