Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Немного вспотевший он стал собирать бумаги со стола и раскланиваться с подходившими к нему студентами. Пока молодые люди эмоционально благодарили его за интересную лекцию, он подумал, что, возможно, кто-то из них мог бы претендовать на звание Дазайнера, хотя вряд ли.
С чувством приятного опустошения он вышел на улицу и двинулся в сторону Пятницкой. Уже наступили сумерки. Четыре часа непрерывного говорения возбудили зверский голод, поэтому он очень спешил отужинать в компании Стаканова в одном симпатичном заведении. Тот пригласил Кочубея еще на прошлой неделе на свою музыкально-художественную акцию. В этом ресторанчике часто проходили подобные закрытые мероприятия – «для своих». Кочубею хотелось в первую очередь поесть, ну а потом можно было бы в очередной раз поспорить о пост-пост-изме и прочих нетривиальных материях.
Он очень любил Замоскворецкий район и с особым упоением разглядывал небольшие купеческие домики Старомонетного переулка, нырял во дворики Большой и Малой Ордынки. Сами названия звучали для него чудесной музыкой, будто слышанной когда-то в другой жизни. Дух старой Москвы еще не выветрился с этих улочек, и он ловил его широко раскрытыми ноздрями, глазами, ушами. Непередаваемый вкус удовольствия разливался по телу от одного только осознания присутствия в этом месте, и даже само слово «Замоскворечье» оказывало на весь его организм какой-то вибрирующий эффект. Он прошел мимо старой краснокирпичной церкви, который год находящейся на реконструкции, и свернул во дворик между домами, там он подошел к малоприметной железной двери без вывески, постучался, и через пару минут ему открыл пожилой человек в цветной африканской шапочке и пустил внутрь.
Кочубей спустился вниз по лестнице в подвальное помещение ресторана, оформленного в стиле Коктебеля. Из подсвеченных окон манили картины морского берега: волны бились о пирс под крики чаек. Деревянные рамы и стеклянные перегородки, выкрашенные белой краской, разделяли помещение на несколько комнат. Он прошел вглубь, кивками приветствуя бармена и некоторых знакомых посетителей. Представление уже началось: Стаканов в подтяжках на голое тело и галифе, в кедах стоял на табурете и декламировал свои сочинения, сзади на стене проецировались картины. Одеяние не вполне гармонировало с его интеллигентной физиономией в тонких очках, однако такой диссонанс способствовал созданию странного образа, что так любит публика. Народу собралось прилично, в основном интеллектуальная молодежь «кому за тридцать». Действо сопровождалось монотонными звуками контрабаса и легкой перкуссией. Кочубей уселся за угловой столик, специально зарезервированный для него, и заказал свой любимый салат из авокадо, помидоров и креветок, еще два рулета из лаваша с семгой и глинтвейн, чтобы прийти в себя от зябкого ноябрьского вечера. В ожидании заказа он откинулся на подушки удобного ротангового кресла и стал наблюдать за представлением. Стаканов нес свою постсовременщину, замешивая какие-то абсурдно-ширпотребовские тексты с наукообразной лексикой и демонстрируя симуляции агитплакатов, точнее, что-то вроде агиткомиксов на экране.
– Агафон Рюрикович Петергофский очень любил изучать собак, он выворачивал их наизнанку и гладил с другой стороны. Корреляционный синтаксис вентиляционной системы способствовал, таким образом, высвобождению собачьего духа из плена шерстяного материализма, – выцеживал Стаканов заунывным манером, при этом откусывая кусок краковской колбасы, висевшей у него на шее в качестве ожерелья. В другой руке он держал указку и водил ею по изображению собаки в разрезе, рядом с которой был нарисован, по всей видимости, тот самый Агафон с прибором, используемым часовщиками.
Кочубей поморщился, он не любил физиологической шокотерапии в искусстве. Ему принесли еду, и он с радостью набросился не нее.
– А вот Петроград Велесович Зильбенштерн, – продолжал завывать Стаканов, – обожал курить куриц. Возьмет, бывало, перетрубацию трансцендентального эго и начнет интегрировать его в эмпирическую реальность птицы. А она кудахчет, будто ей эйдетическую подмышку щекочут.
На плакате был изображен человек с куриной головой еврейской наружности, в очках, курящий беломор. Кочубей усмехнулся и глотнул глинтвейна. Народу нравилось, то и дело слышались аплодисменты.
– Ну а Евграфий Апполинарьевич Кощупей, – Стаканов развернулся к Кочубею и, указывая на него пальцем, торжественно продекламировал, – изобрел перпендикулярный механизм зацикливания времени. Загибает он как-то дугу Хронического коловрата, а Кродер ему так и всучил руну Хагель.
Кочубей захохотал и захлопал в ладоши, и вся смотревшая на него публика тоже зарукоплескала вокруг. На картинке он был представлен в виде какого-то безумного язычника, прилаживающего шестилучевое деревянное колесо к Мерседесу.
– А небезысвестная Элла Экуменистовна Кацнельбоген, она же Валентина Антропоморфовна Панеяд, – повернулся к другому столику, обращаясь к какой-то даме, Стаканов, – не брезговала иногда…
Кочубей разомлев и отвалившись на спинку кресла, полурассеянно наблюдал за действом, заказав себе еще пару коктейлей и сырных шариков с оливками. Представление продолжалось до одиннадцати вечера, после чего на сцену вышли музыканты и стали играть что-то вроде джаз-рока с элементами этники. Часть публики пустилась в пляс, кое-кто общался со Стакановым, так что тот никак не мог присесть к Кочубею за стол, которого так разморило, что морские пейзажи в окнах стали казаться ему живыми. И вдруг в одном из окон картинка будто начала двигаться и постепенно поменялась на вид огромной оранжевой пустыни, на горизонте смыкающейся с ярко-голубым пространством неба. Кочубей поднялся со своего места и, оглядываясь, подошел к окну. Вокруг никто ничего не замечал, будучи заняты умными разговорами. Тогда он осторожно вытянул руку, желая прикоснуться к картине, и в изумлении отдернул ее, потому как ощутил за рамой воздух, а вовсе не холст. Немного подождав в нерешительности, он уперся обеими ладонями в раму и просунул голову внутрь картины. Лицо ему обласкал нежный прохладный бриз, и почему-то запахло кофейными зернами. Кочубею сразу захотелось войти туда целиком, к тому же вдалеке он заметил какого-то человека, машущего ему руками. Он еще раз оглянулся – народ продолжал заниматься своими делами, тогда он встал на стул и перелез через раму внутрь картины.
Он пошел по песку, несколько удивляясь тому, что было совсем не жарко, а напротив, очень комфортно – тепло и свежо одновременно. Подойдя ближе к махавшему человеку, он разглядел странного вида индейца в высоком цилиндре и фраке на голое тело. Тот стоял, прислонившись к дереву, на котором висел старинный телефонный аппарат. Индеец держал в руке снятую с телефона трубку. Он знаками подозвал Кочубея и важно передал трубку ему. Кочубей приложил трубку к уху:
– Да, алло.
В трубке мягкий мужской баритон произнес:
– Мсье Кочубей, рад вас слышать. Меня зовут Фортунатто, я из Большого Союза Художников. Извините, что оторвал от отдыха, но у меня к вам большая просьба. Нам срочно нужен эксперт в области современного искусства, вы не могли бы завтра прийти по указанному адресу? Господин Пинкертон передаст вам мою визитку.
– Да, но… хорошо, хорошо, – замешкался Кочубей.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
