только некоего Бомарше, часовщика и сочинителя пьес. Его пьесу Она решила поставить (сама!) в придворном театре Трианона.
20 февраля. В этот день Она пела куплеты. Потом все отправились гулять. И мы остались вдвоем – на целых четырнадцать минут! Дозорный, стоявший на миниатюрной башне, затрубил в рог. Этот условный знак всегда сообщал нам о приближении короля. Рог прервал и общее веселье, и нашу встречу.
25 февраля. Этот Бомарше (о котором говорили много нелестного) два часа играл на арфе. Она могла часами слушать музыку. А потом Она пела... О чувствительная душа!
1 апреля меня в первый раз позвали в театр. (Она: «Я не хочу, чтобы вы приходили! Я буду волноваться! Но коли вы настаиваете...» – «Могу ли я, смею ли я настаивать?!» Но я понял: Она хочет, чтобы я там был!)
Она играла в тот день прачку в английской пьесе и была восхитительна в белом чепце. Когда Ей предложили сыграть роль королевы в той же пьесе, Она сказала: «Довольно и того, что я играю эту нудную роль в жизни».
Во время представления, помнится, король освистал своего брата графа д'Артуа, который путался в тексте. Но Она... Как Она была грациозна! И как прекрасна!
После спектакля был устроен фейерверк в Английском саду. На деревья повесили стеклянные сосуды разных цветов со свечами. Они горели, и сад переливался в их свете, как драгоценность... Она всегда была неистощима в изобретении развлечений.
3 апреля 1779 года. Я удивился – как пролетело время. Оказалось, я гостил в Париже восемь месяцев! И вот наступил самый несчастный день в моей жизни – меня позвал к себе наш посол. Он рассказал про сплетни двора и показал озабоченное письмо нашего доброго короля Густава.
Я ответил, что никогда не прощу себе, если брошу хоть легкую тень на королеву. Но посол сказал, что это уже свершилось. «О Боже!» – только и прошептал я.
Он спросил, что я намерен делать. Я сгоряча ответил, что единственное надежное средство заставить замолчать злые языки – удалиться. Прочь из Версаля, Парижа, Франции! Я так надеялся, что он отвергнет мой план, но он горячо его одобрил. Добрый посол справедливо заметил: «Чтобы не вызвать злобных пересудов, нужно найти достаточно естественный и правдоподобный мотив для отъезда». И тут мне пришла в голову мысль: я объявил, что уезжаю воевать в Америку. Посол радостно сказал, что тотчас успокоит нашего короля письмом.
5 апреля. В этот день посол показал мне свое письмо королю. Я переписал его: «Я должен согласиться с Вашим Величеством: юный граф Ф. имел столь теплый прием у королевы, что это внушило необоснованные подозрения. Хотя не могу не признать, что привязанность королевы к графу имела признаки слишком явные, чтобы сомневаться. Я сам тому был свидетелем.
(О лукавый дипломат!) Но молодой граф повел себя достойно в этой ситуации: его скромность, сдержанность и, наконец, его вчерашнее решение отплыть в Америку делают ему честь. Уезжая, он устраняет ненужные сплетни и, главное – ту напряженность, которая возникала между нашими дворами. Нужно иметь твердость не по возрасту, чтобы преодолеть этот соблазн – остаться. Я присутствовал вчера на балу, когда королева узнала о его решении и была не в силах оторвать от него глаз, умоляющих и полных слез. В остальном же королева держит себя сдержанно и благоразумно. Король продолжает охотиться в свое удовольствие».
Я потребовал, чтобы было вычеркнуто все о Ней. Он обещал и даже дописал по моей просьбе: «Я не смею умолять Ваше Величество сохранить все это в секрете».
Впоследствии в Стокгольме король милостиво показал мне письмо посла (оказалось, там ничего не было ни вычеркнуто, ни дописано!).
26 апреля. Узнав о моем отъезде, графиня де Сен-Пре сказала мне «Мсье безумец, неужели вы отказываетесь от своего трофея?» Я, конечно же, сдержался, не смея ответить дерзостью даме, и заставил себя высказаться в парижском духе: «Если бы трофей мог быть моим, поверьте, я бы не отказался. Но я уезжаю таким же свободным, как и приехал. И без сожаления».
В тот же день посол показал мне письмо нашего доброго короля: «Мы восхищаемся античными героями, принесшими свою любовь в жертву долгу, и не видим рядом с собой современников, пожертвовавших не менее высоким чувством и расставшихся invitus invita[3] , но по велению долга».
Вечером Она пела арию Дидоны. Ее глаза были полны слез, голос дрожал, лицо покраснело от рыданий. Я сидел, не смея поднять глаз, слова арии заставляли биться мое несчастное сердце. «Вы так бледны, мне кажется, вы сейчас упадете в обморок, – шепнула мне графиня де Сен-Пре. – О, как бы я хотела вас утешить... Бедное сердце!»
В ту ночь я решился позволить графине утешить меня, чтобы не лишить себя жизни. В постели на мой озабоченный вопрос о графе де Сен-Пре графиня, смеясь, сказала, что его не будет до завтра, ибо он, в свою очередь, утешает герцогиню Ш., которую бросил любовник (О нечестивый Вавилон!) После греха я много плакал, а графиня много смеялась надо мной. Она попыталась рассказывать недопустимое о Ней и графе Т., но я умолил ее замолчать.
Утром я уехал в Гавр, где получил письмо от графини, посланное с нарочным. Графиня писала, что «после моего отъезда Она закрылась в своем кабинете и не выходила до позднего вечера».
И я сказал себе: «Терпи, мое сердце!»
Америка. 19 декабря 1781 года!!! Ставлю три восклицательных знака, ибо в тот день я получил первое восхитительное письмо от Жозефины (так Она подписывает свои письма).
22 октября Она родила дофина. И шутливо описала в письме всю историю. (Как жаль! Это письмо погибло в 1783 году во время возвращения во Францию, когда буря в щепки разнесла мою каюту. Погибли и индейские томагавки, и прочее.)
Она писала, что, как только начались первые схватки, принцы и принцессы крови расположились в комнате, где находилась «родильная кровать», ибо при французском дворе, согласно этикету, они должны присутствовать при родах. У подножья кровати, как положено, уселся в ожидании министр юстиции. Все приготовились к зрелищу. Но Она сумела обмануть глупые нравы двора, Она сказала, что тревога преждевременна и симптомы ложные. И когда все покинули комнату, она позвала свою подругу госпожу де Ламбаль и объявила ей правду. Схватки усилились, и в четверть второго Она родила мальчика. Министр юстиции, которого одного позвали к Ее ложу, торжественно объявил пол ребенка. Наконец-то Она исполнила предназначение – подарила Франции наследника. Я счастлив за Нее.
9 сентября 1783 года. Помню, я въехал в Париж под проливным дождем. Я снова был при дворе. Окончились четыре года добровольного изгнания, я заслужил право вновь видеть ту, чей образ помог мне пережить три года приключений и две опасные раны (я был на краю смерти).
15 сентября. В этот день за боевые заслуги в Америке (где я славно рубился с англичанами) меня наградили орденом Шпаги. Но я беспокоился – не станут ли эти почести и благосклонность доброй королевы поводом для возбуждения слухов, которые я пытался остановить разлукой и кровью? Чтобы избежать необоснованных подозрений, я решился возобновить роман с графиней де Сен-Пре. Но она вздумала ревновать меня к Ней! И пришлось завести роман с покладистой крошкой Люси де Грамон (она тогда была в большой моде при дворе).
