Звуки-эти доносились до Эми издалека, она вроде бы покинула кухню, перенеслась куда-то еще, и когда услышала свое имя, поняла, что Лотти произнесла его не в первый раз.
— Ой, извини. Что ты сказала?
— Почему бы тебе и Джанет не отнести чемоданы наверх, пока я покормлю детей? Дорогу ты знаешь.
— Хорошо. Конечно.
Наверху две спальни для гостей соединялись ванной. В одной стояли две кровати, подходящие для детей.
— Оставив открытыми обе двери в ванную, вы услышите, если кто-то из детей вас позовет.
Во второй спальне, с одной кроватью, Джанет села на подлокотник кресла. Измотанная, сбитая с толку, будто отшагала сотню миль под действием наложенного на нее заклинания, и теперь не понимала, где находится и как сюда попала.
— Что теперь?
— Полиции понадобится как минимум день, чтобы определиться с обвинением. Потом Карлу придется договариваться о том, чтобы его выпустили под залог.
— Узнав ваш адрес, он приедет сюда, чтобы найти меня.
— К тому времени вас здесь не будет.
— А где я буду?
— У «Золотого сердца» сто шестьдесят добровольцев. У некоторых собаки живут, пока мы не находим для них дом.
— Дом?
— Прежде чем определить спасенную собаку на постоянное проживание, нужно убедиться, что она здорова и ей сделаны все необходимые прививки.
— Однажды, когда его не было дома, я отвела Никки к ветеринару, и ей сделали все прививки. Он пришел в ярость, увидев проставленную в счете сумму.
— Приемные родители оценивают собаку, пишут отчет о степени ее подготовки: приучена ли она делать свои дела, вне дома, реакция на прогулки на поводке.
— Никки приучена. Она — милая девочка.
— Если у собаки нет серьезных поведенческих проблем, мы находим ей постоянное пристанище. У некоторых из наших добровольцев достаточно места не только для транзитных собак. Кто-нибудь из них приютит вас и детей на несколько недель, пока вы не встанете на ноги.
— Почему они это сделают?
— Большинство тех, кто спасает золотистых ретриверов, особые люди. Вы увидите.
На коленях Джанет шевельнулись руки.
— Какой кошмар.
— Если бы вы остались с ним, было бы хуже.
— Будь я одна, наверное, осталась бы. Но не с детьми. Хватит. Мне… стыдно за то, что я позволяла ему так с ними обращаться.
— Стыдиться следовало, если бы вы остались.
— Теперь — нет. Конечно, если вы не позволите ему уговорить вас вернуться.
— Такому не бывать.
— Рада это слышать. Идти можно только вперед. Но не назад.
Джанет кивнула. Может, поняла. Скорее — нет.
Для многих людей свободная воля — право на борьбу, но не с тяготами жизни или несправедливостью, а с тем, что для них будет только лучше.
— С синяком уже ничего не поделаешь, — сказала Эми, — но есть смысл приложить лед к разбитой губе.
Дженет поднялась с подлокотника, направилась к двери спальни.
— Хорошо. На мне все заживает быстро. Мне иначе нельзя.
Эми положила руку на плечо женщины, задержала ее.
— Ваша дочь, она аутистка?
— Один врач так говорил. Другие не соглашаются.
— И что говорят другие?
— Кто что. Различные недостатки развития с длинными названиями и без надежды на улучшение.
— Ее лечили?
— Пока ничего не помогло. Но Риза… она и вундеркинд. Если хоть раз услышит песню, может спеть ее или сыграть мелодию… на детской флейте, которую я ей купила.
— Раньше она пела на кельтском?
— В доме?
— Да.
— Она знает язык?
— Нет. Но Мейв Галлахер, наша соседка, обожает кельтскую музыку, заводит ее постоянно. Иногда она сидит с Ризой.
— То есть, однажды услышав песню, Тереза может идеально воспроизвести ее даже на языке, которого не знает?
— Иной раз это так странно. Высокий нежный голос, поющий на иностранном языке.
Эми убрала руку с плеча женщины.
— Она когда-нибудь…
— Что?
— Делала нечто такое, что казалось вам необычным?
Джанет нахмурилась.
— Например?
Чтобы объяснить, Эми пришлось бы открывать дверь за дверью, ведущие в глубины души, в те места, посещать которые ей совершенно не хотелось.
— Не знаю. Не могу сказать ничего определенного.
— Несмотря на все ее проблемы, Риза — хорошая девочка.
— Я в этом уверена. И очаровательная. У нее такие красивые глаза.
Глава 7
Харроу рулит, серебристый «Мерседес» легко вписывается в повороты, обтекает их, будто капелька ртути, а Лунная девушка злится на пассажирском сиденье.
Каким бы хорошим ни был для нее секс, с кровати она всегда поднимается злой.
Причина — не в Харроу. Она в ярости, потому что может получать плотское наслаждение исключительно в темной комнате.
Это ограничение она наложила на себя сама, но за собой вины как раз и не ощущает. Воспринимает себя жертвой и перекладывает вину на другого, не кого-то конкретно, а на весь мир.
Утолив желание, она испытывает опустошенность с того самого момента, как уходит последняя волна оргазма, и пустота эта сразу заполняется горечью и негодованием.
Поскольку тело и разум она держит в узде железной хваткой, неконтролируемые эмоции ничем себя не проявляют. Лицо остается спокойным, голос — мягким. Он легка, грациозна, внутренняя напряженность не чувствуется ни в походке, ни в жестах.
Иногда Харроу готов поклясться, что может унюхать ее ярость: едва заметный запах железа, поднимающийся от скалы из феррита, в раскаленной солнцем пустыне.
Только свету по силам справиться с этой особенной яростью.
Если они уходят в комнату без окон днем, она хочет, чтобы потом был свет. Иногда выходит из дома полуголой или полностью обнаженной.
В такие дни встает, подняв лицо к небу, открыв рот, будто приглашает свет наполнить ее.
Пусть и естественная блондинка, с солнцем она в ладу, никогда не обгорает. Ее кожа темнеет даже в складочках на костяшках пальцев, волоски на руках выгорают добела.
На контрасте с загорелой кожей белки ее глаз яркие, как чистый арктический снег, бутылочно-зеленые радужки завораживают.
Но гораздо чаше она и Харроу занимаются любовью без любви по ночам. А потом ни луне, ни звездам не хватает яркости, чтобы испарить ее концентрированную ярость, и хотя она называет себя Валькирией, нет у нее крыльев, чтобы вознестись поближе к небесному свету.
