Ноябрь 1991 года
Лондон, воскресенье, десятое число. Типичная для столицы погода – мрачная. Субботние и воскресные газеты полны домыслов о недавней гибели у берегов Тенерифе скандального газетного магната Роберта Максвелла. Посланник англиканской церкви Терри Уэйт только что освобожден из ливанского плена. Фильмы «Терминатор 2: Судный день» и «Робин Гуд: Принц воров» борются за британские кассовые сборы. Надежды на победу на выборах лейбористов, возглавляемых Нилом Кинноком, подкреплены опросом компании MORI, показывающим преимущество в шесть очков перед правящей партией консерваторов Джона Мейджора.
Все это, вероятно, не имеет значения для немощного пассажира частного самолета, приземлившегося на британскую землю после короткого перелета из Швейцарии. Его, слепнущего и не способного ходить без посторонней помощи, осторожно ведут по трапу самолета. В порядке исключения его проводят в обход очередей на таможне – так ему удается избежать публики, прессы и поджидающих камер. После паспортного контроля пассажира ведут в стоящий наготове «Мерседес», тонированные стекла которого помогают ему остаться неузнанным. Всего через час он выходит из машины у своего кенсингтонского особняка, и ворота с электронной системой безопасности отгораживают его от окружающего мира.
И мир от него.
В просторной прихожей, украшенной прекрасным дрезденским фарфором, недавно заново развесили гравюры, а длинная галерея примыкающих комнат заполнена японской мебелью и произведениями искусства, масляной живописью и изысканными вазами фирмы «Лалик». В музыкальной комнате на деревянном полу стоит рояль. На нем в серебряных рамках – картины жизни, скрытой от столь многих. Крышка рояля опущена.
Лестница ведет наверх. Перила – необходимое подспорье больному в его утихающем стремлении добраться до хозяйской спальни. Дней, когда он спускается утром за чашкой чая, все меньше. Он проводит время у себя в спальне. Наверху освежитель воздуха смешался с запахом дезинфицирующих средств. Кажется, будто слишком много часов было упущено.
В хозяйской спальне когда-то безупречно ярко-желтые стены стали выглядеть болезненно-выцветшими. Перед огромным окном стоит кровать со встроенным в стену изголовьем. По бокам – два искусно инкрустированных комода красного дерева, сделанных на заказ. У стен стоят французские шкафы-витрины времен Второй империи с изогнутыми передними стенками. В них – дорогая коллекция хрустальных скульптур и венецианских чаш.
В правой части спальни находится будуар. Эдвардианский шезлонг и кресло-фотель XVII века готовы принимать друзей и гостей. Но посетителей теперь мало. Они приезжают не на шумные посиделки и вечеринки, как в былые времена, а предаваться воспоминаниям. Стойка для капельницы справа от кровати – для переливания крови – выдает, что в доме поселилась болезнь.
Больной лежит в полусне. Дыхание тяжелое. Противорвотное подавляет тошноту, а инъекция болеутоляющего, сделанная верной домашней прислугой, не отходящей от него ни на шаг, начинает действовать. Смесь лекарств вводится через имплантат Хикмана – канюлю, вставленную в вену на шее. Эту простую операцию провели месяцы назад, чтобы облегчить введение лекарств, необходимых для спасения жизни пациента – или как минимум поддержания в нем жизни, свободной от боли. Имплант также позволил обойтись без присутствия медсестры каждый раз, когда нужно устанавливать венозный катетер – то есть минимум дважды в день. Положение усугубляется аллергией пациента на морфин – седативный препарат, который используется для обезболивания в таких случаях.
Живущего здесь человека сейчас почти никто бы не узнал, хотя почти все знают, кто он такой. Он практически недееспособен: его кровать будто спасательный плот, уцелевший при кораблекрушении обломок; он пленник в стенах собственного дома. За пределами святилища его японского сада, за стенами его дома беснуются пресса и папарацци, непрерывно рыскающие в поисках любого слуха или сплетни, которые можно превратить в заголовок для ненасытной публики, жаждущей новостей о постояльце этого дома. Они устроили осаду и ждут. Он чувствует их присутствие – ему слышно, как они галдят и бубнят, пока он лежит в постели. Звуки доносятся только из-за одной стены, и иногда ему видно, как всплывают наверх синие клубы дыма от их сигарет.
Но это лишь одна из причин, по которой обитатель спальни не выходит из своего дома. Другая, главная причина – у него СПИД. Надежда на исцеление, тщетная вера в лекарства, способные продлить ему жизнь, пропали. Авторитетные врачи отступили – им больше нечего предложить.
Вообще-то в ближайшие недели он не сможет спуститься на первый этаж, не говоря уже о выходе за ограду дома.
Неспособный есть регулярно, он выживает на минимуме необходимого. Рис всегда жареный, никогда – вареный. И напитки – вода и чай с молоком. Иногда, но все реже, свежие фрукты.
Надежды больше не осталось, спасения от прошлого больше нет. Его иммунная система настолько разрушена, что тело фактически беспомощно перед угрозой инфекции. Врач регулярно звонит и приходит через день, но пациенту теперь нужен аппарат искусственного дыхания; он почти не может управлять своими мышцами.
Телевизор проигрывает фильм 1959 года «Имитация жизни», его любимую картину с Ланой Тернер в главной роли. Раньше он не мог сдержать слез в финале. Режиссер воздействовал на его эмоции так же, как он сам управлял эмоциями людей, слушавших его музыку предыдущие два десятилетия. Но сейчас он не плачет. Его состояние существенно изменилось с тех пор, когда он в последний раз побывал в Лондоне. Это беспокоит его близких. Он угасает быстрее из-за решения, принятого меньше недели назад, – отказаться от лекарств.
Препараты, которые он принимал последние три года, – экспериментальный и в конечном счете смертельный коктейль – мало помогли отсрочить неизбежное. Они стали не чудесным средством исцеления, как он надеялся, а разрушительным катализатором, лишь ухудшившим оставшийся ему отрезок жизни.
Надежды на чудо не оправдались. И вопрос теперь был не в том, умрет ли он, а в том, когда это случится. Так кончалась его жизнь.
И так он начал умирать.
