Глава первая
Ники
Шестого мая 1868 года в два часа пополуночи жители Санкт-Петербурга встрепенулись от триумфального пушечного залпа с Петропавловской крепости. Те, кто почивал, вскочили на ноги, те же, кто полуночничал, прервали задушевные разговоры. Все бросились к окнам. Пушечные залпы следовали с достаточно продолжительными интервалами, чтобы не сбиться со счету. Один… два… три… тридцать… пятьдесят… сто один… сто два! Роковая цифра превзойдена![1] Из дома в дом понеслась радостная весть, эхом отозвавшаяся во всем городе. Святая Русь узнала о том, что супруга наследника престола Великая княгиня Мария Федоровна явила на свет Божий первенца – сына! В клубах, театрах, блистательных салонах уже откупоривались бутылки шампанского, а по трактирам рекою лилась водка. В благополучии императорской семьи заключалось благополучие всей России. Все подданные Александра II – от самых сиятельных до самых обездоленных – радовались событию, как своей личной победе. Казалось, правящая династия крепнет из века в век – и все-таки были и грустные мысли, которые закрадывались в людские души: ведь по российскому православному календарю шестое мая – день Иова Многострадального, который, потеряв все свое состояние и своих детей, чуть было не кончил жизнь на навозной куче. Не заключалось ли в этой печальной дате предначертание горестной судьбы, ожидавшей последнего отпрыска рода Романовых?
На следующий день во всех церквах зачитывался Высочайший манифест, в котором выражалась надежда, что новорожденный великий князь, когда придет его время, посвятит свою жизнь на благо русского народа, как это делали его предки. В честь крестин внука император Александр II объявил амнистию всем заключенным, не исключая политических. Новорожденный получил имя Николай – в честь славного пращура Николая Первого. Но с самых ранних лет близкие ласково называли его Ники. Родительница окружила его нежной заботой, доходящей до ревности: сама купала и одевала его, сама ухаживала за ним и не упускала случая склониться над его колыбелькой в благоговейном восхищении. С годами товарищами Ники по развеселым играм в детской станут два братишки – Георгий и Михаил – и две сестрицы – Ксения и Ольга.[2] Апартаменты будущего венценосца и его братьев состояли из прихожей, гостиной, столовой, комнаты для игр и опочивальни. А вот ванной комнаты там не было. Мыться дети ходили в покои матери, забираясь к ней на верхотуру Аничкова дворца. О, сколько же было озорных брызг, веселого смеха и радостных возгласов во время вечернего туалета!
Вскоре Ники и его младший брат Георгий были вверены заботам вдовы капитана Константина Петровича Олленгрэна, классной дамы Коломенской женской гимназии. Робея от внезапно свалившегося на нее поручения, Александра Петровна Олленгрэн взялась за воспитание и начальное образование великих князей.[3] Чуть позже обязанности гувернера перешли к генералу Даниловичу – недалекому, ограниченному персонажу, зато отъявленному монархисту. Он приучал Ники к повиновению, к соблюдению дистанции между собою и окружением. Ники любил новенькие книжки и тетрадки, хорошо очиненные карандаши, но его, озорника и ленивца по характеру, ничего по-серьезному в учебе не увлекало. Внимание его было рассеянно, мысли витали в облаках. Он таял от нежности при взгляде матери, но при приближении отца душа у него уходила в пятки. Мать его – цесаревна Мария Федоровна, урожденная датская принцесса Дагмара, дочь короля Христиана IX, была женщиной приятной, изящной и легкомысленной, обожавшей наряды, приемы и балы, тогда как ее благоверный, цесаревич Александр – впоследствии император Александр III – неизменно утверждал себя как человек авторитарный, строгих нравов. Непреклонность его морали обрекала домочадцев не только на повиновение, но и на скрытничанье – от главы семейства скрывали мелкие провинности, боясь сурового наказания. Он же со своей стороны никогда не вводил домашних в курс тех забот, которых стоило его батюшке управление империей, тем более что он, мягко говоря, не одобрял либеральных устремлений отца. Отзвуки бурной жизни столичного города не доходили до уютных палат Аничкова. А жизнь вокруг и в самом деле менее всего напоминала тихую заводь. Вслед за отменой крепостного права 19 февраля 1861 года над страной повеял ветер перемен. Со страниц газет, с которых наконец-то был снят тяжкий гнет цензуры, отважные журналисты все больше требовали независимости юстиции. Политические споры охватили салоны и университетские аудитории, выплеснулись на улицы. Исполненные энтузиазма студенты переодевались в мужицкое платье и шли «в народ», который собирались вразумлять. Но за краснобаями скрывались убийцы. На своих тайных сборищах террористы приговорили государя к смерти; несмотря на проводимые им масштабные реформы, он оставался для них ненавистным врагом, ибо воплощал монархические принципы, от которых они поклялись избавить Россию. Ими уже был совершен ряд покушений на царскую особу, чудом не достигших цели. Преследуемый революционерами, отринутый частью общества, считавшего его слишком толерантным, царь тем не менее решился на то, чтобы издать манифест, являвший собою некое подобие конституции – явление, неслыханное и невиданное в империи.
В глазах Ники царь оставался мифическим существом – ведь видеть деда ему случалось только по особым случаям. И вот наступило первое марта 1881 года – маленькому Ники не исполнилось и тринадцати лет. Когда в этот день ничего не подозревавший отрок вернулся с катка, мать втолкнула его в залу Зимнего дворца, полную плачущих придворных. Ужас охватил Ники, когда он увидел лежавшую на ложе окровавленную, бесформенную фигуру со страшно перекошенным болью ртом, покрытым пеной; одежда на императоре была изодрана в клочья. Врачи суетились вокруг умирающего; дамы плакали навзрыд. Из обрывков разговоров Ники узнал, что император – такой добрый, такой достойный – пал жертвой негодяя, бросившего бомбу. Ошарашенный мальчик приблизился к своему кузену, великому князю Александру Михайловичу, который был старше всего на два года, и вцепился ему в руку. Впоследствии Александр Михайлович запишет в своих мемуарах – одетый в синюю матроску Ники был мертвенно-бледен, а мать его сжимала в руках коньки, которые только что сняла с его ног. Умирающий смотрел на двух юношей взглядом, лишенным всякого выражения.
Этот облик растерзанного, изувеченного монарха, павшего жертвой триумфального шествия свободы, навсегда запечатлелся в памяти Ники. Отныне он уже никогда не сможет отделить революционеров от убийц. В последующие дни во время погребальных церемоний, разворачивавшихся вокруг смертного одра, он выплакал глаза. При этом он еще в полной мере не отдавал себе отчета в том, что трагическое событие сделало его вторым лицом в Российской империи – наследником престола.
