Блестящий хоровод, стеклянный мир наделили мою тоску смыслом. Ненасытная нежность, хранящая сладкое обещание, укажет дорогу ко мне.
Лауша в Тюрингском лесу, март 1910 года
Поздним вечером Мария еще сидела на своем рабочем месте, у стеклоплавильной печи. Справа перед ней стоял ящик со стеклянными заготовками, а слева – боронка, на которой лежали готовые выдутые шары, ожидающие, что их понесут на другие рабочие места и там посеребрят и разрисуют. Мария уже чувствовала усталость во всем теле, но по-прежнему, концентрируясь на деле, сохраняла в себе толику энтузиазма. Энтузиазм был уже не такой сильный, как в то время, когда она, семнадцатилетняя Мария Штайнманн, добилась от мужчин Лауши привилегии заниматься стеклодувным промыслом. Но все же это чувство никуда не ушло – воспоминания оживали всякий раз, когда она наблюдала, как привычно присаживается ее племянница Анна к стеклоплавильной печи и уверенным движением открывает газовый кран.
Женщина-стеклодув? Теперь в Лауше это не новость, теперь даже в стеклодувной школе как ни в чем не бывало рядом сидят девочки и мальчики. Мария улыбнулась. Двадцать лет… В каком-то другом месте – мимолетное мгновение в череде исторических событий, но в Лауше – словно прошли века.
«Цш-ш-ш…» – давно знакомый звук!
«Пламя должно петь, если стекло удается», – будто вчера сказанные, все еще звучат в ее ушах слова отца. И в который раз она задалась вопросом, что бы на все это сказал Юст. Мария занимается стеклодувным промыслом, Йоханна ушла в коммерцию, а тысячи стеклянных шаров превратились в рождественские украшения.
Мария распрямила спину. Затем совсем прикрыла огонь и, вздохнув, встала с табурета. Время отправляться в постель.
Это случилось совершенно неожиданно. Кто-то вдруг набросил ей что-то на голову. Ударили по носу, а правое ухо больно зажали. Она вертелась, пытаясь высвободиться, но ничего не получалось.
– Что это значит? – испуганно вскрикнула она.
Ее слова прозвучали как-то глухо и странно, словно маленький ребенок говорил в железную кастрюлю. Вот только перед ее ртом появилось нечто стеклянное. Громадный колпак для сыра, стекло которого стало мутно-белесым от ее дыхания.
Что за глупая шутка? Неужели близнецы Йоханнес и Анна еще недостаточно повзрослели в свои шестнадцать лет, чтобы совершать подобные проделки?
Мария разозлилась и хотела сорвать стеклянную штуку, но ее ладони вспотели и все время соскальзывали с гладких стенок. Те имели идеально круглую форму и оказались такими накаленными, словно их только что обжигал огонь.
Стеклянные стенки отражали жаркое дыхание Марии.
Да это же стеклянный шар! Его отверстие было вырезано идеально, но все же стекло вскоре начало врезаться в кожу Марии в том месте, где шея переходила в туловище. Напрасно она пыталась просунуть в отверстие два пальца. Шар словно присосался к ней, сидел очень плотно, не пропуская воздух из-за вспухшей кожи, которая начала болеть от врезавшегося стеклянного канта.
Паника Марии нарастала. Это не шутка: она между жизнью и смертью! Она прерывисто, с трудом могла дышать, изо рта вырывались небольшие облачка, которые тут же влагой оседали на стекле. Чем больше она мотала головой, стараясь сбросить шар, тем меньше оставалось воздуха. На языке чувствовался привкус страха – металлический, как от медного пфеннига. Мария хотела облизнуть губы, но заметила, что во рту больше нет слюны.
– На помощь! Почему мне никто не помогает? – донесся ее голос откуда-то издалека.
В тот же миг Мария вдруг снова оказалась вне стеклянного шара. Она уже хотела облегченно вздохнуть, как вдруг вновь обнаружила себя за стеклом. Внутри? Снаружи? Она все еще была в плену, ее глаза из-за толщины стекла казались чрезмерно большими, будто у лягушки. Щеки раздувались, как у рыбы жабры. Смешно. Патетично. Убого. Холодные капли пота стекали по бледному лбу вниз, по шее, и не могли просочиться из-под стеклянной темницы.
Воздуха! Ей бы сейчас глоток воздуха. Громкий гул нарастал вокруг головы, становясь все сильнее. Мария хотела заткнуть уши, но под руками по-прежнему было лишь стекло.
Вдруг она осознала, что может задохнуться.
Она кричала, кричала и кричала…
В тот же миг она очнулась у себя в кровати: сидела в ночной рубашке, насквозь мокрой от пота. На ее плече лежала рука Магнуса. Он шептал ей на ухо успокаивающие слова.
Это сон. Это всего лишь сон. И все же дыхание Марии долго не успокаивалось, и лишь через время она смогла отвести руку от все еще сдавленного горла.
Было пять часов утра.
В изнеможении она легла на постель, не уверенная, сможет ли снова заснуть.
Магнус озабоченно взглянул на нее.
Мария закрыла глаза, чтобы не пришлось начинать разговор. Вот уж замечательно начался ее день рождения!
* * *
– Мария! Я и не подозревал, что удастся вас сегодня поздравить, – раскланялся Алоис Завацки. – От чистого сердца желаю всего наилучшего в ваш праздник. – Он помог ей снять пальто и повесил его на хлипкий крючок за дверью.
– Неужели вы еще помните о моем дне рождения…
Она стерла несколько капель дождя со лба. Мокрые пятна на плаще от просочившейся дождевой воды, казалось, вовсе не волновали ее.
Продавец книг еще ни разу не видел, чтобы она приходила с зонтом. Таскать его с собой для Марии Штайнманн было явно хуже, чем просто промокнуть под дождем.
