ПРОЛОГ
Биг-Свэмп, Флорида. Шестидесятые годы девятнадцатого века. Бурная февральская ночь…
— Скорее! Надо бежать, мисс Марисса!
— Лавиния, не смей указывать, что я должна делать!
Сегодня Мариссе Дженнингс предстоит выйти замуж за Форреста Хартли, но его до сих пор нет. От страха за жениха глаза Мариссы наполнились слезами, и сердце неистово забилось. Конечно, Форрест будет здесь! И преподобный Джордж тоже!
Сверкнула молния, и в ее резком свете Марисса ясно увидела свою экономку Лавинию — стройную креолку с кожей цвета обожженной глины и волосами, заплетенными в аккуратные косы. Ужас был написан у нее на лице.
— Быстрей! Надо скрыться в болотах!
— Нельзя, Лавиния! Вот-вот придет Форрест! Но, понимая, что покинуть Хартли-Хаус все равно придется, Марисса сквозь слезы смотрела на комнату, желая навсегда сохранить в памяти огромный обеденный стол, камин из грубо отесанных камней и люстру, привезенную Форрестом из Парижа. Мариссе и Лавинии так и не удалось снять ее. Она будто вросла в лепной медальон на потолке.
Форрест называл эту люстру их омелой[1]. О, как они целовались под ней, держа друг друга в объятиях, отчаянно заставляя себя отложить исполнение желаний!
На стене виднелись следы, указывающие, где висел портрет Мариссы, теперь укрытый в надежном месте. К этому портрету Форрест отнесся очень серьезно, подробно указывая, как Марисса должна позировать художнику. А потом тщательно выбирал место, где должен висеть портрет.
Своего любимого Марисса неожиданно увидела неделю назад, впервые за два года войны. В мареве февральского полдня он появился на ракушечной дороге, как видение из пророческого сна Лавинии. Форрест шел, тяжело опираясь на винтовку.
В Хартли-Хаусе Форрест выздоравливал после ранения и отдыхал. А Марисса не отводила глаз от того, с кем рядом намеревалась отныне пробуждаться каждое утро.
Свадьбу решили сыграть до возвращения Форреста в свою часть, чтобы успеть провести вместе хотя бы одну ночь, полную страсти. Потом Марисса и Лавиния должны были уехать к сестре Мариссы.
Поэтому сегодня утром Форрест отправился за священником.
Кто же мог предположить, что войска южан так быстро отступят и к вечеру северяне-янки дойдут до дверей Хартли-Хауса?
— Мисс Марисса! Бежим скорее! — Лавиния повернулась на каблуках и устремилась к двери.
Уже были слышны выстрелы и топот копыт, но Марисса не двигалась с места. Кольцо! Нельзя брать в болота символ любви Форреста! Теперь Мариссе стало жаль, что она не позволила Лавинии спрятать кольцо вместе с остальными драгоценностями под половицами второго этажа.
— Торопитесь, мисс Марисса! У нас больше нет времени!
Марисса бросилась на колени и сняла с пальца кольцо.
— О, пожалуйста, сохранись, — прошептала она, опуская кольцо в тайник, известный лишь ей и Форресту.
Едва она встала, как голос Лавинии прозвучал уже у двери:
— Бежим!
И Марисса выбежала из дома.
— Такая ночь — это проделки нечистой силы, мисс Марисса!
Лавиния не могла ошибиться. Она разбиралась в травах, умела колдовать и была ясновидящей.
Треск выстрелов уже заглушал раскаты грома, и сполохи орудий озаряли небо ярче молний. Марисса поглядела на темные тучи и задрожала. В их зыбких очертаниях ей мерещились безглазые черепа, скрещенные кости и рогатые чудища.
Вцепившись в руку Лавинии, Марисса ступила на лужайку. В свадебном платье бежать под дождем было очень трудно, но Мариссе удалось не запутаться в кустах. Скользя и оступаясь, она заторопилась к темным кипарисам, росшим на краю зловещих болот.
Зацепившись за сучок, с громким треском разорвалось платье, и Марисса вскрикнула от огорчения. Атласное свадебное платье сшили ее сестры-белошвейки, а мама украсила белые туфельки хрустальными бусинками. И вот платье погублено, а туфельки измазаны грязью!
Молния осветила небо, и за кипарисами стала на миг видна плантация Бенчли, которые даже не предложили Мариссе помощи! А на ракушечной дороге уже показались янки.
Порыв ветра едва не сбил Мариссу с ног, но Лавиния удержала ее.
Хватаясь за узловатые корни кипарисов, женщины залезли в неспокойную черную воду и затаились.
А солдаты с пылающими факелами уже входили во двор.
— Эй, вы там! — неожиданно прозвучал грубый окрик. — Я видел, как вы бежали! Вылезайте!
Марисса едва не лишилась чувств, зная, как тупые янки поступают с женщинами. Лавиния схватила Мариссу за плечо, пытаясь успокоить.
Когда вспышка снова осветила небо, стали видны воины на лошадях. Их жестокие лица несли на себе отпечаток войны.
Внезапно с плеча Мариссы исчезла рука Лавинии — просто исчезла! Когда опять сверкнула молния, стало ясно, что креолки нет! Неужели ее смыло волной? Не ее ли голова мелькнула среди бурных вод? Не ее ли рука взмахнула? Или это только игра воображения?
Марисса приподнялась, опираясь на корни, и при следующей вспышки молнии увидела… Форреста?
Да, это Форрест. Он приближается к янки, находящимся во дворе. Он потерял разум? Нет… Как и Марисса, Форрест влюблен. Он ищет ее, но если она его окликнет, то оба будут убиты!
О, как она ненавидит этих янки, которые осквернили дом ее возлюбленного! Здесь она должна была познать ту страсть, о которой женщины рассказывали вполголоса, плотно закрыв двери, и то только много времени спустя после свадьбы.
Когда небо снова осветилось, Марисса опять увидела Форреста. Он жив! В форме, которую она зашила и вычистила, он был очень красив.
Внезапно огненный шар просвистел у Мариссы над головой, и раздался всплеск. Пуля? Пушечное ядро? Надо как-то дать знать Форресту, что она в безопасности. Их любовь достаточно сильна, чтобы победить все, даже эту войну.
Внезапно один из всадников поднял лошадь на дыбы, будто услышал шаги Форреста. И в этот ужасный для ее возлюбленного момент Форрест вышел на середину дороги. Янки выхватил из ножен и поднял над головой саблю. Клинок блеснул и, описав дугу, упал вниз.
— Форрест! — дико вскрикнула Марисса, и беззвучный мрак опустился на нее.
Постепенно она начала понимать, что Форреста больше нет. Ну за что именно ей выпало такое страдание? Почему у других может быть и любовь, и семья, но не у нее? Почему другие счастливы, когда несчастна она? Зависть — особый вид ненависти, о существовании которого в себе Марисса и не подозревала, — вскипела у нее внутри. Разум ее помутился, и в исступлении она воскликнула:
