Глава первая
Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится — так себе считалка, но Катя всегда повторяла её, чтобы переждать что-то плохое. Мама стояла за спиной и расчёсывала Катины серые волосы. Катя сидела на табурете, в пижаме, на пижаме — цыплёнок с сачком, в сачке — червь. Катино запястье сжимала резинка для волос, которая нужна была для закрепления косы. Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится. Расчёсывание — это как убивание. Каждый раз, когда гребень тащился по Катиным волосам, ей казалось, что кожа на голове сейчас повыдернется пучками. От расчёсывания и тугой косы болела башка. Катя иногда думала рассказать об этом, но мама повторяла, что длинные волосы — очень женственное украшение. Четыре месяца назад Катя увидела на улице девочку без волос. Её, как и Катю, вела за руку мама. Девочка несла свою лысину как корону и вся была очень хрупкая и красивая. Катя сказала маме, что хочет такую причёску. Мама испугалась, протащила Катю за руку дальше и тихо прокричала, что Катя не должна хотеть быть как эта девочка, потому что та сильно болеет и скоро умрёт.
— Ой-ой! — это Катя всё же заойкала от расчёсывания.
— Не придумывай! — так мама всегда отвечала, когда Катя ей на что-то жаловалась.
Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится. За стеной стреляли в телевизоре. В чёрном окне отражалось то, как Катя ёрзала на табурете, то, как расчёсывала мама, то, как стояли плита, шкафы, холодильник, стол, цветы и кактусы. За окном творилось известно что: бесились снежинки, а дом возвышался ещё одним, двенадцатым этажом, дальше были крыша, телевизионная антенна и тёмное небо. Иногда в нём мигал огонёк и освещалось брюхо пролетающего самолёта. Внизу — высокий столбик этажей, козырёк подъезда и заваленный машинами вперемешку со снегом двор. Посередине двора торчала трансформаторная будка с нарисованными словами. Правее — закрытое снегом асфальтовое поле с примёрзшими футбольными воротами, а дальше — лазанки, похожие на скелеты чудовищ. Ветер выл и смешно стукался о развёрнутые друг к другу многоэтажки. По двору наискосок бежала трусцой бездомная собака. Ускоряясь к углу, она выскочила в промежуток между домами и кинулась на кого-то с лаем. Так всегда делала всякая собака в этом дворе.
— И чего ты искрутилась вся?! — мама наконец перестала расчёсывать.
Катя обмякла на стуле, и тапки достали пол. В коридоре застучали тяжёлые шаги, остановились совсем близко у кухни, щёлкнул свет, дверь проныла, раздалось журчание. Катя видела в отражении мамины руки. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Походило на вальс, который в Катином классе был принят на переменах. Вероника Евгеньевна, классная, пугалась, что из детей, особенно девочек, интернет и прочие дурные придумки вытащат всю женственность и культуру, поэтому она, классная, учила их всему старому и правильному. Водопаднул слив, снова щёлкнул свет, и шаги ушли. Катя катится… Хоть мама и стягивала туго, косоплетение было просто тьфу по сравнению с расчёсыванием, терпимо. Нечестно было то, что из целой копны Катиных волос коса получалась скромная, сильно худеющая к кончику и жёсткая, будто деревянная. Зато такая держалась ночь и половину следующего дня. Мама и папа путешествовали на работу в другой, распухший от улиц, домов, людей, — город. Папа выезжал каждое утро на четыре (по расписанию) электрички раньше маминой. Когда Катя выходила в школу, мама проезжала уже одиннадцатую остановку от их домашней. Они не успевали заплетаться перед школой, поэтому делали косу на ночь. Мама будила Катю перед выходом поцелуем. Иногда невыросшая просыпалась раньше от того, что папа произносил: «Буди её, нечего ей так долго спать». Но мама целовала её именно перед выходом.
Катя гордилась своей самостоятельностью: сама завтракает (разогревает в микроволновке приготовленную мамой яичницу и заваривает чайный пакет водой из электрического чайника), сама одевается, сама идёт в школу, сама приходит домой. Её телефон походил на пятнашки: кнопочный, без интернета, камеры и прочего. Папа говорил: «Зачем ей дорогой мобильник, она его потеряет или сломает». И Катя писала маме в сообщениях: «Позавтракала», «Пришла в школу», «Пришла домой». Мама отвечала: «Молодец». Выкрутасы выходили только с обедом. Катя была неуклюжая — что-то разрушала, что-то забывала. Поэтому ей запрещалось пользоваться плитой. Ведь если оставить её случайно включенной или вывернуть конфорки, то можно было задохнуться от газа или даже взорвать дом. А после всего этого попасть в ад. Про него очень подробно рассказывала Вероника Евгеньевна. Там постоянно больно, всегда страшно и жарко, туда попадали все убийцы, кроме тех, кто убивал своих врагов на войне. В итоге Катя ела бутерброд с розовой колбасой или разогревала в микроволновке уже существующую еду, если находила её в холодильнике.
Раньше обед Кате готовила бабушка, которая приезжала к ним каждый день по будням. Она жила на даче, на четыре станции в противоположную сторону от гулливерского города. Бабушка — с короткой стрижкой и меленькими кулачками — походила внешне на упрямого мальчика. Она готовила еду, которую трудно было себе представить, например, молочный суп с макаронами. Кате виделось, что она ест жёлтых червяков в молоке. Они качали слепыми своими головами над заковавшей их белой пенкой. Если бабушка задерживалась на полдник, она делала очень полезное и кислющее яблочное пюре. Катя тайно запихивала себе под язык кусок сахара, чтобы пережить эту кислоту. Если бабушка обнаруживала это мухлевание, она таскала Катю за уши: внучке нельзя было сладкое из-за диатеза. Уши потом были красные и стучали. Бабушка не разрешала Кате смотреть в телевизор, чтобы не портить глаза. Невыросшая любила телевизор, он помогал забыть всё вокруг. Но после школы его запрещала бабушка, а по вечерам и по выходным его занимал папа — ложился на диван, обнимал пульт ладонью и переключал каналы так, словно гонялся за кем-то.
С бабушкой иногда было весело. Она учила Катю играть в карточного дурака дома или в бадминтон во дворе. Правда, скоро Катю там засмеяли другие невыросшие, что она играет с бабушкой, и они перестали выходить на улицу с ракетками. А потом бабушка умерла от напавшей на неё болезни, полежала немного в своём доме в гробу на табуретках. Одну из них увезли потом домой, и теперь на ней сидела Катя, когда мама плела ей косу. Катя запомнила, что бабушка в гробу не походила больше на мальчика, а выглядела обычной сухой старушкой. Бабушку сожгли и сложили в урну, а урну отдали в далёкое место, по названию похожее на Колумба. Катя с тех пор очень скучала по ней, заново не приучилась смотреть телевизор и иногда хотела червяков в молоке.
— Тьфу ты! — это мама уже заплела Кате косу, зашла спереди и увидала кучу петухов на её голове.
Мама стащила резинку с крысиного хвостика в окончании Катиной косы. Танцами рук расплела и принялась расчёсывать снова. Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится. За стеной прорезался храп.
