Все, что нужно знать об Адольфе Эйхмане Марк Крысобой был добрым человеком, правда, «с тех пор, как ему переломили нос добрые люди, он стал нервным и несчастным». Адольф Эйхман был если не добрым, то по крайней мере не таким уж злым — обычным бюрократом, чернильным червем.
«Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» — так назвала Ханна Арендт свою знаменитую книгу, философский репортаж с судебного процесса 1961 года. Правда, судили Эйхмана за преступление, которое ну никак не назовешь банальным, — под его приглядом было убито 4 миллиона человек. Но, с другой стороны, все вполне банально — он просто «делал свою работу». Из «производственного» отчета возглавляемого им отдела гестапо IV-B-4 (август 1944 года), адресованного Генриху Гиммлеру, и взята та цифра — 4 миллиона. Цифра как цифра. Вот еще цифра — 6 миллионов или около того, то есть две трети всех евреев, живших в Европе перед Второй мировой войной, — мужчин, женщин и детей, — погибших во время Холокоста.
Сам Эйхман никого не убивал. Потому так разволновался, услышав во время судебного заседания одно из свидетельств (впрочем, впоследствии судом отвергнутое), будто бы однажды до смерти забил еврейского мальчика. В такое волнение его не могло ввергнуть обвинение в том, что он послал на смерть миллионы. Если б ему приказали убивать евреев лично, говорил Эйхман на допросе у следователя, он бы пустил себе пулю в лоб.
«А чего вы ожидали? Когтей? Выросших клыков? Зеленой пены у рта? Безумия?»
Положа руку на сердце, я лично ожидал. Ожидал чего-то, что выделяло бы этого изверга из числа других людей. И уж никак не думал, что зло вполне себе банально, особенно зло такого масштаба, как это.
И у него было сердце?
«Пусть общество продолжает видеть во мне жаждущее крови животное, жестокого садиста, убийцу миллионов, ведь иначе широкие массы коменданта Освенцима представлять не могут, — сокрушался Рудольф Хёсс в своих воспоминаниях, законченных незадолго до казни в 1947 году. — Они никогда не поймут, что и у него было сердце, что он не был плохим».
Конечно, не был. Такая уж у Хёсса была работа. Поручили бы ему что другое — делал бы с тем же усердием. Иной раз Хёсс срывался, конечно, не без того: «Возможно, разозлившись на непорядок или на проявления халатности, с которыми я столкнулся, я сказал не одно плохое слово, позволил себе высказывания, которые не должен был себе позволять. Но я никогда не был жестоким — я никогда не доходил до издевательств».
Милые люди, такими их сделала работа. Или не совсем так? Или совсем не так, и зло есть зло, а добро есть добро, и вместе им не сойтись? Ну никак не укладывается в голове мысль о банальности зла, никак не получается растворить зло в окружающем мире, как бы убедительны ни были за то доводы. Во всяком случае, когда речь идет о массовых злодеяниях. Может, если поскрести этих людей, организаторов злодейств, найдется хоть что-то, что отличает их от обывателей?
Стоит ведь немного погуглить, и узнаешь, что тот же Хёсс сидел в тюрьме за убийство (!) и был выпущен оттуда только после прихода к власти нацистов. 31 мая 1923 года вдвоем с Мартином Борманом они убили учителя Вальтера Кадова. Тот, как они полагали, во время французской оккупации Рура (правомочной по условиям Версальского договора) выдал властям Лео Шлагетера, национал-социалиста, казненного за саботаж — взрыв на железной дороге. Они вывезли Кадова в лес, избили до полусмерти палками, потом перерезали горло и добили двумя выстрелами в голову.
Рационализаторы зла
Эйхман ни в чем таком замечен не был. По Ханне Арендт, то был ничтожный бюрократ, бездумно, но добросовестно выполнявший приказы начальства. Правда, это он сам изображал себя честным служакой. Ни разу за весь процесс не апеллировал к своим моральным или политическим убеждениям, к идеологии. Только к тому, что исполнял приказы. Да, они были несправедливы, да, уничтожение евреев было ужасным преступлением, но сам он был лишь винтиком бездушной машины.
На деле же Эйхман был вовсе не так прост. Он не тупо исполнял приказы, а делал то, что считал верным. Вот что его подчиненный Дитер Вислицени рассказал в свидетельских показаниях на Нюрнбергском процессе об их последней встрече в Берлине в феврале 1945 года: «Он сказал тогда, что если война будет проиграна, то он с улыбкой прыгнет в могилу, так как с удовлетворением сознает, что на его совести около 5 миллионов евреев».
