1
Яркий солнечный свет после полумрака тюремной кареты со слепым окошком заставил Анику невольно зажмуриться. Солнце, багрово-красное, застыло на горизонте, посылая на землю не по-весеннему жаркие лучи. Карета остановилась посредине мощенного камнями двора, окруженного высокой стеной. Раскаленная мостовая, насыщенный жаром воздух с готовностью приняли Анику, надеясь забрать жалкие остатки влаги, сохранившиеся в ее измученном теле. Но после затхлой духоты кареты она с удовольствием вдыхала сухой, горячий воздух.
Жандармский поручик, начальник караула, галантно помог девушке сойти на землю. Со стороны это было нелепым и забавным зрелищем – помочь арестантке в ручных и ножных кандалах, сером казенном халате и темном платочке, прикрывавшем коротко остриженные русые волосы. Она была красива, эта арестантка: большие выразительные глаза цвета изумруда на худощавом бледном личике с небольшим чувственным носиком – все гармонично, пропорционально и к месту.
Увидев протянутую руку жандармского офицера, она удивилась и замешкалась, но приняла помощь. Его учтивость никак не сочеталась с теми унижениями и страданиями, которые довелось ей испытать за время нахождения под следствием в Киевской губернской тюрьме. Высокие деревянные ворота тюрьмы с полосатой будкой для караульного стали гранью, отделившей настоящее от такой далекой свободы. Весь мир сузился до размера тюремной камеры, переходов и кабинета следователя.
Караульные провели арестантку к массивной приземистой круглой башне с неизменной полосатой будочкой для часового у входа. Скрипнули тяжелые дубовые двери, пропуская ее и сопровождающего офицера внутрь. В небольшом внутреннем помещении после яркого дневного света их встретил полумрак и новый караул – фельдфебель и двое солдат. Деревянные стол, лавка, топчан вдоль стен и пять железных дверей с зарешеченными смотровыми окошками – вот и всё караульное помещение. Поручик вручил фельдфебелю приказ.
Фельдфебель, пожилой мужчина с рыжевато-седыми усами и многочисленными нашивками на рукаве, неторопливо его изучил, окинул арестантку пронизывающим взглядом и скомандовал:
– В офицерское отделение, в одиночку для смертников.
Сердце Аники сжалось, и через мгновение ему стало тесно в груди. Катастрофически не хватало воздуха. Солдат с безразличными сонными глазами на круглом веснушчатом лице несколько раз стукнул в железную дверь в дальнем углу. В смотровом окошечке появился круглый черный глаз, и из-за двери послышался грубый недовольный голос:
– Чего надо? Соснуть не даете, черти!
Солдатик коротко хохотнул.
– Пассажирка к тебе, Филиппыч! Чтобы не скучал, значит!
Поручик не выдержал и взорвался:
– Обращаться по уставу! Распоясались, сволочи! Фельдфебель, наведите порядок!
Фельдфебель неохотно, с ленцой в голосе отозвался:
– Слушаюсь, вашбродь! – и врезал солдату в ухо.
У того резко мотнулась голова, но выражение глаз осталось прежним.
Дверь открылась, выпустив надзирателя – полного коротышку с нелепыми кривыми ногами кавалериста, обрюзгшим, неестественно белым лицом в оспинках и черными глазами навыкате. Он сориентировался в обстановке, вытянулся перед офицером по стойке смирно и рявкнул:
– Ваше благородие, куда прикажете сопроводить арестантку?
Тот сердито скомандовал:
– В одиночную!
За дверью оказался серый коридор, в конце его – снова дверь, а справа – ее новая обитель, крошечная камера размером с голубятню с одиноким, привинченным к полу табуретом посередине. Офицер вместе с осужденной зашел в камеру, заполнив собою все свободное пространство. Он был молод, не старше двадцати пяти лет. Его приятное мужественное лицо оказалось прямо перед ней, он посмотрел ей в глаза с сочувствием и тем не менее твердым, официальным тоном произнес:
– Осужденная Мозенз! В соответствии с известным вам приговором губернского суда и так как не соизволили подать апелляцию, вы будете находиться в камере Косого капонира Печерской крепости до исполнения приговора. На вас будут ножные и ручные кандалы. В случае неисполнения приговора сегодня…
Девушка непроизвольно вскрикнула:
– О Господи!
– Вам на ночь, до шести часов утра, будет внесен топчан с соломенным тюфяком. Так-с. Какие будут просьбы, пожелания? – спросил он и добавил более мягким тоном: – Водки хотите?
«Вот и все, – подумала Аника с горечью, – сегодня мои страдания закончатся». Теплившаяся надежда на чудо избавления от смерти, от тюрьмы умерла вместе с этими мыслями. На душе вдруг стало спокойно, исчезли вмиг ее тревоги и ожидания. Она лишь сглотнула образовавшийся комок в горле.
– Спасибо, я не пью… не пила раньше, – голос звучал удивительно ровно, буднично, как бы безотносительно к ней. – Если можно, воды, холодной воды – жара сегодня невообразимая, сударь. И раз уж вы так любезны, то распорядитесь принести мне Библию и свечу. Когда за вами закроется дверь, наступит темнота… Большую свечу, пожалуйста, чтобы надолго хватило, – боюсь я темноты! – Ненадолго задумалась, а потом добавила: – Не знаю, сколько мне суждено здесь пробыть…
От безысходности этих слов Анике стало холодно, ее стала бить мелкая дрожь. «Как страшно ожидать смерти за преступления, которых не совершала, – ни в мыслях, ни наяву!» В отчаянии она выкрикнула:
– Боже, ты же знаешь – я не виновна! Открой глаза этим людям! – Но тут же и успокоилась: – Извините, нервы.
Поручик сочувственно посмотрел на обреченную. Его взгляд иллюстрировал статью Гегеля «Кто мыслит абстрактно?». Девушка из высшего общества в преступнике, идущем на казнь, видит только красивого молодого человека с несложившейся жизнью, сочувствует ему, а уличная торговка абстрагируется от внешности, видит в нем лишь убийцу и жаждет его наказания. Молодой офицер видел в арестантке привлекательную молодую девушку, а не подлую отравительницу-убийцу.
– Зря вы от водки отказываетесь, мадемуазель! – Его взгляд бегал по сторонам, а на лбу выступила испарина. – Это ваше дело, но, уверяю вас, легче станет…
– Легче будет умирать в неполные двадцать два года? – закончила она за него. – Поверьте, поручик, мужества мне хватит и без водки, обидно, что без вины погибну…
