Пролог
Открывая дверь родительской спальни, Эмма не подозревала, что делает это в последний раз. Никогда больше, прихватив мягкую игрушку-слона, она не заберется в полпервого ночи в постель к родителям и не прижмется к маме, стараясь не разбудить отца, который во сне дергал ногами, бормотал что-то несвязное и скрипел зубами.
Сегодня он не дергал ногами, не бормотал и не скрипел зубами. Сегодня он только жалобно стонал.
– Папа?
Эмма ощупью пробралась из темного коридора в спальню. Свет полной луны, висевшей в эти весенние ночи над Берлином как полуночное солнце, просачивался сквозь задернутые гардины.
Прищурив глаза, которые каштановым занавесом прикрывала челка, Эмма различала обстановку: стеклянные ночные столики по бокам широкой кровати, плетеный сундук в изножье, шкаф с раздвижными дверями, в котором она раньше иногда пряталась.
Пока в ее жизни не появился Артур и не отбил охоту к игре в прятки.
– Папа? – прошептала Эмма и нащупала голую ногу отца, которая торчала из-под одеяла.
Сама Эмма была в одном носке, да и тот почти сполз и едва держался на пальцах. Другой носок она потеряла во сне, где-то по дороге от переливающегося замка Единорога к долине серебристого Паука, который иной раз вселял в нее ужас.
Но не такой сильный ужас, какой наводил на нее Артур.
Тот постоянно уверял ее, что он не злой. Но можно ли ему доверять?
Эмма крепче прижала к груди слона. Ее язык прилип к нёбу, как засохшая жвачка. Не расслышав собственного тонкого голоска, она повторила попытку.
– Папа, проснись. – И дернула его за палец на ноге.
Отец подтянул ногу и со стоном повернулся на бок. При этом он слегка приподнял одеяло, и Эмма почувствовала его неповторимый запах, который ни с чем не спутаешь. Даже с закрытыми глазами она смогла бы узнать отца среди десятка взрослых по одному его аромату. По этой простой и знакомой смеси запаха табака и одеколона, которую она с таким удовольствием вдыхала.
Эмма задумалась: не лучше ли попытаться разбудить маму? Она всегда готова помочь. А папа часто ругается. В большинстве случаев Эмма даже не успевала понять, что натворила, как двери в очередной раз хлопали с такой силой, что вздрагивал весь дом. Мама говорила, что отец и сам точно не знает. Просто он «хорлирик» или как-то вроде того и после очень сожалеет. Иногда, правда очень редко, он даже сам ей это говорил. Приходил к ней в комнату, касался ее мокрой от слез щеки, гладил по голове и объяснял, что быть взрослым не так просто из-за ответственности, проблем и всего прочего. Для Эммы эти редкие минуты были самыми счастливыми на земле, и именно о таком моменте она сейчас мечтала.
Как раз сегодня ей это было важно.
«Когда мне так ужасно страшно».
– Папа, пожалуйста, я…
Она хотела подойти к изголовью, чтобы дотронуться до папиного лба, и споткнулась о стеклянную бутылку.
«О нет…»
От волнения Эмма совсем забыла, что мама и папа всегда ставят рядом с кроватью бутылку воды на случай, если кто-то из них ночью захочет пить. Когда бутылка упала и покатилась по паркету, Эмме показалось, что через спальню с грохотом пронесся товарный поезд. От шума закладывало уши, словно темнота усиливала все звуки.
Зажегся свет.
С маминой стороны.
От неожиданности у Эммы вырвался пронзительный крик.
– Зайка? – услышала она голос матери, которая в свете лампы для чтения напоминала святую. Святую с растрепанными волосами и отпечатком от подушки на лице.
Отец Эммы тоже открыл глаза.
– Какого черта… – громко произнес он, обводя комнату невидящим взглядом и пытаясь сфокусироваться. Очевидно, что он очнулся от ночного кошмара и, возможно, еще не до конца сознавал происходящее. Он сел в постели.
– Что случилось, милая? – поинтересовалась ее мать.
Не успела Эмма ответить, как отец громко возмутился:
– Проклятое дерьмо!
– Томас! – одернула его мать.
Отец закричал еще громче, размахивая руками в сторону Эммы:
– Проклятье, сколько раз я тебе говорил…
– Томас!
– …чтобы ты не беспокоила нас по ночам!
– Но мой… мой… мой шкаф… – Эмма стала запинаться, и ее глаза наполнились слезами.
– Только не это, – продолжал ругаться ее отец. От попыток жены успокоить его он распалялся еще больше.
– Артур, – объяснила Эмма, несмотря ни на что. – Призрак. Он снова там. В шкафу. Вы должны пойти со мной. Пожалуйста. Иначе он может меня обидеть.
Отец тяжело вздохнул, взгляд его потемнел, губы задрожали, и на мгновение он показался ей таким, каким она представляла себе Артура: маленьким потеющим чертиком с большим животом и лысой головой.
– Ничего мы не должны. Эмма, немедленно убирайся, или тебе точно не поздоровится.
– Томас! – Она снова услышала возглас матери и отшатнулась.
Слова причинили Эмме боль. Сильнее, чем ракетка для настольного тенниса, которой ее случайно ударили по лицу на уроке физкультуры в прошлом месяце. Из глаз хлынули слезы. Словно отец залепил ей пощечину. Щека горела, хотя он даже руки не поднял.
– Ты не можешь так говорить со своей дочерью, – произнесла мать Эммы. Испуганным тихим голосом. Почти умоляюще.
– Я говорю с ней, как считаю нужным. Она должна наконец научиться не вваливаться к нам каждую ночь…
– Она шестилетний ребенок.
– А я сорокачетырехлетний мужчина, но с моими потребностями в этом доме, видимо, не считаются.
Эмма выронила слона и даже не заметила этого. Она повернулась к двери и вышла из комнаты, словно марионетка, управляемая невидимыми нитями.
– Томас…
– Что – Томас? – передразнил жену отец. – Я лег спать всего полчаса назад. Если завтра утром в суде я буду не в форме, если проиграю этот процесс, то с конторой все кончено. Тогда можешь забыть обо всем: о доме, о своей машине, о ребенке.
