«АЛИ. Мое имя не всегда было Гонсальво.
ДОН ЭНРИКЕ. Да, я знаю. Ваше прежнее имя было не менее прекрасно. Вас называли Добрым Али».
Гейне «Альмансор». * * *
Я все время об этом думаю… И о чем бы я ни думала, я все равно в конце концов начинаю думать об этом… В тот день я, кажется, встретила объяснение… в одной статье… какого-то Николая Мизова… Но это совсем нелепый и очень грубый текст… Политика в этом тексте подается так грубо и прямолинейно… Бессмыслица, конечно, — называть такой текст словом «объяснение». Но все равно… Сейчас я переведу эту цитату… Вот… И боюсь, я не сумею передать точно всю эту грубость и тупую прямолинейность… Значит, вот…
«… исламская именная система (заимствованная в основном у арабов и персов) использовалась османскими поработителями в целях именного обезличивания обращенных в мусульманство болгар, в целях их отдаления от болгарской национальной истории, в целях деболгаризации болгар…»[1]
Вот забавное словечко — «деболгаризация»!.. Значит, имена турецкой мусульманской традиции, такие как «Хасан» или «Эминэ», обезличивают болгар. А греческие «Николай» и «Георги», еврейская «Мария», сербский «Стоян» не обезличивают их, так что ли?… Интересно, какие имена мы должны себе придумать, чтобы полностью болгаризироваться?… Впрочем, кто мне сказал, будто я живу в мире, где имеет значение нормальная логика?…
* * *
А так, в сущности, мне хорошо. Больничная палата с одной кроватью, и я — одна. Мне хорошо. И стол стоит возле окна. Целый день можно читать, писать. Если только силы есть… Вчера приезжали Катя и Галя. Галя, кажется, испытывает что-то вроде чувства вины; ведь она всегда говорила, что я придумываю свой туберкулез, чтобы меня считали интересной. Это кто чтобы меня считал интересной? Она, что ли?… Наверное, она вообще думает, что если я двигаюсь; ну, хожу, говорю; значит, я здорова… Ну, а я двигаюсь, пока не упаду, вот я такая…
Мы стали говорить об этой автобиографии Жюльетт Греко. Я сказала, что мы очень смешно выглядим, когда читаем воспоминания какой-то удачливой развратницы и впадаем в умиление… Катя промямлила что-то о врожденном таланте. Галя заявила, что это просто мое стремление всегда быть не похожей на других и всегда иметь какое-то ненормальное мнение, нарочно… Я потихоньку начала горячиться…
— А…, нет! Просто все дело в том, что мы любим ложь, мы даже повсюду ищем ложь, со страстью ищем… Потому что мы не выносим правды! Нам всегда нравится какая-нибудь ложь, например, вот эта, о пресловутом «таланте, который пробьет себе дорогу», будто бы талант — это грузовик или танк!..
— А все-таки ты признаешь, что ей повезло, что она удачливая! — уколола меня Галя.
— Я признаю, что эта так называемая удачливость — прямо пропорциональна бесстыдству!..
Все спуталось… Мы начали ссориться… Но мне лучше, когда женщины говорят о политике, об искусстве, чем о такой грязи, как прерывание беременности… Эта Катя… Зачем она пришла?…
От Жюльетт Греко мы перешли к одному актеру — сейчас я даже забыла его имя… Катя видела его в этом спектакле — переделали в пьесу противный роман Антона Дончева «Время насилия»[2] — такое тенденциозное вранье о болгарах-мусульманах… Ей понравилось… — «так будит во мне все болгарское!»… Что она понимает вообще? И что для нее значит само это понятие — «болгарское»?… И бестактная она… Галя поджала губы; знает, что сейчас будет одна буря… Я уже бешусь и кричу, что Катя ничего не понимает; что именно таких мещан, как она, и пичкают этими грубыми шовинистическими поделками, потому что у них даже и капельки нужды нет в настоящем искусстве… Обиженная Катя возражает, что я всем навязываю эту свою проблему с переменой имен, героиню из себя строю…
— А эта С., которая замуж вышла за турка из Турции, лишь бы паспорт не менять… кто ее не знает!.. Спала с кем попало… И теперь тоже героиню из себя строит!..
— Нет! — меня совершенно взбесила эта мещанская логика. — Значит, по-твоему, то, что людям насильно сменили имена, это просто наказание для женщин, которые спят с мужчинами… Браво!.. Чудесно… Пойдем, всем сменим имена!.. Пойдем!.. Нет, это не моя, это только твоя проблема! Я — жертва, а ты уже испачкана своим равнодушием; и как тебе не стыдно находить эти мещанские оправдания безнравственности, бесчеловечности!..
