Мойра Фицджералд разжала пальцы, сжимавшие жилистую руку мужа, и та так и осталась лежать неподвижно на грубом шерстяном одеяле. Прижав ладонь к животу и не обращая внимания на отца Томаса, который сделал движение, чтобы ей помочь, она с усилием поднялась с колен, затем, заставляя себя смотреть на то, что осталось от ее господина и супруга, наклонилась и коснулась губами бледной щеки.
– Простите меня, милорд, – пробормотала она так тихо, чтобы священник не мог ее услышать.
Мойра выпрямилась и осенила себя крестным знамением. «Господь да пребудет с вами и даст вам успокоение».
В этот миг ребенок сильно толкнулся, и это напоминание о жизни у смертного одра наполнило сердце Мойры горечью. «И да будет милостив Господь к нам обоим», – подумала она, поглаживая рукой свой живот.
Ребенок пошевелился еще раз. Никогда не увидит он своего отца… Мойра продолжала смотреть застывшими глазами на бренные останки своего мужа.
Жизнь и смерть… расплата за все ее грехи.
Руки женщины скользнули по животу. Никогда впредь она не допустит, чтобы кто-то другой расплачивался за ее прегрешения, безмолвно поклялась Мойра.
Глава первая
Коннор Фицклиффорд стоял на холме и смотрел на замок «Джералд». Темный и мрачный, тот возвышался среди покатых холмов, словно вырастал из мягкой ирландской почвы, а высокая узкая башня торчала, будто рукоять вонзенного в землю клинка.
У подножия замка темнели покинутые хижины – примитивные строения из камня и торфа. Разрушаясь, они возвращали земле то, что было у нее взято. Пройдет какое-то время, и от них не останется и следа.
«Таковы норманны, – думал Коннор, идя вверх по каменистому склону к своим людям. – Налетают, подчиняют себе всех и вся и выжимают соки из, людей, пока те не сгинут, не оставив порой даже памяти о себе».
Так зачахла его мать-ирландка под властью отца-норманна.
Коннор отвернулся и стал смотреть на штормящее море. Его рука крепко сжала рукоять меча. Сколько ни думай, этим не облегчить ни своего положения, ни положения дорогих тебе людей. Размышления не улучшили беспросветную жизнь в «Клиффорде».
Не мысли, а действия изменили мир Коннора, зажгли свет в мраке его существования, высветили ему иной путь в жизни.
Того, что это были не его действия, а другого человека, он будет стыдиться до самой могилы.
Но он извлек урок из своих ошибок и не намерен повторять их. Никто и никогда больше не назовет Коннора Фицклиффорда слабаком или трусом.
Он тряхнул головой и направился к ожидавшим его людям. Те разбили лагерь у дороги, чтобы дать отдых лошадям перед последним тяжелым переходом.
Завидев Коннора, они зашевелились, укладывая еду и питье и готовясь к отправлению.
– Сюда, милорд, – позвал Уилл. Бывший простой воин, а ныне новоиспеченный рыцарь, он был из «Оклера», замка, принадлежащего невестке Коннора. Уилл с улыбкой протянул плоскую глиняную флягу. – Ручаюсь, вы такого не пробовали. Эта ирландская брага… – он потряс флягу и закатил глаза, – лучшее из всего, что мы пили дома. Усталость как рукой снимет, вот увидите.
Коннор взял флягу и поднес к губам. Жидкость огнем обожгла горло. Коннор усмехнулся, глядя на Уилла, на лице которого проказливое выражение сменилось удивлением. Судя по всему, юный норманн ожидал, что крепкий напиток собьет того с ног.
– Да уж, – сказал Коннор, – что мясо с костей снимет – это точно. – Он сделал еще один глоток и вернул флягу Уиллу. – Очень неплохо. Спасибо.
Тот засунул флягу в свою седельную сумку.
– Я-то думал, у меня на этот раз получится одурачить вас. Ну, ничего, в следующий раз придумаю что-нибудь посильнее, – рассмеялся Уилл, взлетая в седло.
Коннор взял поводья у Падрига, своего нового оруженосца, и сел в седло, размышляя, что же еще придумает для него Уилл. На протяжении всего пути юный норманн своими шутками и фокусами без устали пытался расшатать его душевное равновесие, достигнутое с таким трудом.
Конечно же, Уилл и понятия не имел о том, что эта невозмутимость была всего лишь маской, за которой укрылся прежний трус и слабак.
Однако теперь Коннор был полон железной решимости не дать больше этому трусу вырваться наружу и взять верх над ним.
Всадники выстроились в две колонны позади него.
– Замок «Джералд» за следующим подъемом. Сегодня нас ждет горячая еда и сухая постель, – сказал он, легонько тронув коня шпорами.
Уже смеркалось, когда они направили коней на каменистую дорогу к замку «Джералд». Это была даже не дорога, а узкая тропа, по которой мог проехать лишь один всадник, и чем дальше, тем суровее становилась местность вокруг.
Коннор по достоинству оценил искусство человека, построившего замок на вершине утеса, пусть даже сейчас и проклинал его. И в самом деле, путь был таким долгим и трудным, что Коннор не мог дождаться его окончания.
Когда-то он завидовал своему брату-близнецу Рэнналфу, когда тот с легкостью пускался в путешествие на другой конец страны. На этот раз он послал в дорогу его, Коннора, а сам остался дома с женой и ребенком и, как видно, был в выигрыше.
Коннор остановил коня на краю отвесного сухого рва, остальные всадники замерли позади него. Поднятый мост означал, что пробраться в замок невозможно. На стенах не было видно ни людей, ни огня. И все же Коннор расслышал голоса.
– Откройте, именем Рэнналфа Фицклиффорда! – прокричал он.
Голоса умолкли. Наконец, после бесконечного ожидания, слабый свет пробился среди зубцов стены.
– Кто там?
Коннор передал поводья оруженосцу и подошел поближе к краю рва.
– Я Коннор Фицклиффорд, мой брат Рэнналф послал меня к вам на помощь.
– Правда? А вы можете доказать, что вы тот, за кого себя выдаете?
Голос был, несомненно, женский. Очевидно, положение было хуже, чем они думали, иначе те выслали бы к воротам мужчину.
– У меня есть письмо от брата. Может, вы опустите мост, чтобы я мог вручить его вашему господину?
– Ни за что, – резко ответила женщина. – Вы что, нас за дураков принимаете?
– Нет. Но как, по-вашему, я вручу письмо? Может, наколоть его на стрелу и перебросить через стену?
– Не стоит смеяться надо мной. А что касается письма, то оно мало что значит… Возможно, оно подложное.
Она произносила французские слова медленно, но произношение ее говорило о знатном происхождении. Может, это одна из дам, приставленных к супруге лорда Брайена? Впрочем, кем бы она ни была, по голосу чувствовалось, что ее терпение на исходе.
