Уж так почему-то складывалось в этой стране, что любовь и политика, а, точнее, любовь и идеология всегда шли рука об руку, как явление, скорее, нетрадиционного характера, нежели всемирного масштаба. Говорят, Ленин, находясь в постели с Крупской, разговаривал с ней исключительно о делах партии и рабочего класса. Поэтому-то, несмотря на её базедовую болезнь и его импотенцию, у них не было детей. А, быть может, они просто не старались, живя идеей мировой революции и соединения пролетариев всех стран? Неизвестно, как было у него с Верой Арманд, хотя можно робко предположить, что уже из уважения к её очень красивой фамилии Вальдемар, как она его любовно называла, проявил, хотя бы один раз, находясь проездом в Берне, свои мужские способности. Правда, об этом можно строить только догадки, так как никаких посторонних свидетелей в свою конспиративную, тем более, в интимную жизнь Владимир Ильич категорически не впускал. Равно как и терпеть не мог цветка на подоконнике под названием герань, считая его мелкобуржуазным. Как только где-нибудь видел горшок с геранью, тут же кричал: «Цветок на съедение козам, землю крестьянам!» Ну и бог с ней, с геранью. Вождю мирового пролетариата, который уже по одному только определению был гораздо выше какого-нибудь Президента той или иной страны, короля или, скажем, императора совсем не обязательно любить цветы и выполнять столь примитивные мужские обязанности. Это, скажем, фараоны, должность которых была по уровню не ниже возведённых ими же пирамид, трудились в поте лица в своих гаремах, производя на свет до двухсот и более детей. Но не надо забывать, что с тех пор прошло ни много, ни мало, а три, а то и все пять тысяч лет.
Советская жрица любви Александра Коллонтай, этот секс-символ революции, которую при рождении ошибочно (а может, и нет) записали мальчиком, наверно, по-своему любила кронштадтского верзилу-моряка Павла Дыбенко. Правда, на фотографии в честь первой годовщины Октябрьской революции, где среди двенадцати апостолов Ленина она позирует как единственная женщина, он ещё, конечно, отсутствует. Оба они отличались крайней половой распущенностью. И всё же первый советский брак был заключён именно между ними. Так за что же 46-летняя Александра Николаевна полюбила 29-летнего Павла Ефимовича? Возможно, за его удивительной красоты ненормативную лексику, а, возможно, за его большую чёрную бороду и за не менее впечатлительных размеров мужской признак, которые в совокупности давали ей богатый материал для написания трактата о свободной любви в свободном государстве. Её «Теория стакана воды» по-разному была оценена и воспринята современниками, но главное зерно оставалось вечным и непреходящим: изначальным между мужчиной и женщиной должно быть чувство. Их, то есть, чувств могло быть даже несколько, что среди братьев по классу не считалось предосудительным. Такую возможность демонстрировала сама Александра Николаевна, доказывая в своём трактате, что если у советской женщины один муж Владимир Ильич, а второй – скажем, фараон Рамзес Иванович, то увеличение народонаселения первого в мире государства рабочих и крестьян, которое существенно поубавилось после двух революций, гражданской войны и массовых эмиграций, гарантировано.
После вереницы Генеральных секретарей Компартии, являвшихся пародией на государственного деятеля, Михаил Горбачёв стал первым более-менее нормальным руководителем страны не с вырубленным топором лицом, правда, с дьявольской отметиной на лбу и лихостью ставропольского комбайнёра. А также нарциссом и большим треплом, но оно, это его «треплоблудие», как говорили приближённые лица, заменяло ему его нерешительность. Но вот что касается отношений с женой и первой леди государства Раисой Максимовной, тут в нерешительности обвинять его было бы явной несправедливостью, ибо она, то бишь жена, взвалила на себя президентские полномочия и все важные решения, вплоть до назначений министров и других претендентов на ключевые посты, стала выносить сама. Делала она это, правда, в самолёте, чтобы под гул моторов никто, даже сам Михаил Сергеич, не слышал. Но это, как говорится, другая тема. Они, бесспорно, любили друг друга и без стыда демонстрировали свою любовь и всепридворно, и всенародно, и всемирно. Ходили, держась за ручку, и днём и ночью, причём, так сильно, что эту моду переняли у них даже президент США Рональд Рейган и его жена Нэнси, более опытные и продвинутые в этом отношении любовники. После этого так стали ходить президенты многих стран со своими жёнами, и не только с ними. И удивительного, между прочим, в этом ничего не было, так как не будь этой сцепки между мужчиной и женщиной, – не было бы ни нынешних Дворцов Бракосочетания, ни нас с вами, ни цивилизации вообще, ни такого числа разводов, как сегодня…
…Всё вышесказанное можно было бы назвать лирическим отступлением к нашему повествованию, ибо столь высоких уровней ни в политической, ни в социальной иерархии наши герои не достигли, хотя в потребности иметь пищу, в наличии первичных и вторичных половых признаков, отмечаемых во время помывки в общем отделении бани, равно как и в инстинкте любви, все люди на земном шаре одинаковы. Поэтому сказать, что история любовных отношений наших героев подпадает под высокие критерии уровня Ромео и Джульетты, равно как и низводится до уровня бытового примитивизма, вряд ли будет правильным, но что-то не совсем обычное в ней всё-таки скрывается. Впрочем, как и в любых других сердечных историях.
I
– Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР провести демобилизацию рядового и сержантского состава Вооружённых Сил Советского Союза следующих категорий…
…Материально-бытовое обеспечение, предусматриваемое Законом о демобилизации от 23 июня 1967 года, распространить на личный состав, демобилизуемый в соответствии с настоящим Указом…
После стодневного дембельского аккорда эти слова, произнесённые толстым «Геной» (генералом) перед выстроившимися на плацу солдатами, прозвучали как самое родное для каждого служивого уха сочетание звуков, слышимое ими за последние три года их жизни. Правда, дембелями себя считали те, кого это касалось, ещё три месяца тому назад, что было отмечено в каптёрке жесточайшей пьянкой. Но после этих слов стали ближе и роднее и «запахи» (солдаты на карантине), и осточертевшие донельзя кирзовые шнурованные берцы, в которых зимой было холодно, а летом жарко до невозможности. Правда, такого рода ботинки полагались частям МВД Советской армии и как они попали в пограничную часть, оставалось загадкой. Осточертели донельзя и армейские галифе с пилоткой вместе, именуемые духанкой, и гимнастёрка, которую теперь уже можно было демонстративно не застёгивать даже в столь торжественный момент. Но всё это было второстепенным по сравнению с самым главным. А самым главным было то, что становились ближе и роднее братья, сёстры, невесты, родители и вместе с ними те места, из которых был родом тот или иной призывник.
Приказ пришёл в марте, двадцать седьмого числа 1971 года. «Деды» его выслушали, внутренне торжествуя, но без каких-либо внешних эмоций. Эмоции за эти три года службы куда-то подевались, у многих они просто атрофировались и потребуется очень много адаптационного времени на гражданке, чтобы возродить их снова. Но мысли у всех только о ней, о долгожданной свободе без подневольных приказов, на которую каждый, как из тюремного каземата, готов рвануть сию же минуту, бросив всё то, с чем соприкасался в течение трёх лет своей жизни. В ходу дерзкие шутки, розыгрыши первогодок, самоволки и даже приводы в милицию в пьяном состоянии, но никаких задержек и сообщений в комендатуру, ибо менты тоже люди и все когда-то служили в армии. В подвальном помещении учебного корпуса небольшая группа «дедов» разливает водку, дышать от табачища нечем и кто-то зачитывает «для хохмы» письмо, написанное днём раньше Министру обороны одним только что присланным в часть призывником:
