Книга Дочь седых белогорий - Владимир Топилин

И снится ему сон. Перед ним высокий голец. Вершина его неприступна, холодна, тяжела и страшна, как свинцовые облака в грозовую погоду. Однако каменный остроугольный пик светится бледно-жёлтым матовым светом. Таким ласковым, нежным, чарующим, притягательным, что сердце наполняет благодать. Смотрит он, и кажется, что это огромный слиток золота. Целый, неразделимый, бесценный. Стоит только протянуть руку – и бесконечное богатство осыплет тебя всего.

Но к золоту со всех сторон крадутся люди, враги. Каждый из них хочет завладеть богатством первым, а ему не оставить ничего. Гнев, зло заполоняет всё его трепещущее существо. Сознание требует только одного: добраться до золотого пика первым. Ведь это богатство ЕГО и принадлежит только ЕМУ! Задыхаясь от бешенства, он ползёт по вертикальной каменной стене гольца. Ногти ломаются, пальцы лопаются, сухожилия в запястьях рук напряжены до предела.

Невыносимая боль захватывает тело. Хочется разжать ладони, но жажда наживы сильнее. Нельзя отступать. Тем более, что до вершины осталось несколько метров. Кажется, стоит только протянуть руку – и он бесконечно богат. Но вдруг остроконечная золотая вершина медленно падает на него, давит своим грузом и, увлекая за собой, уносит в пропасть.

Ощущение бездонной пропасти сковывает каждый мускул. Болезненные судороги стягивают суставы. И нет сил справиться с этим ощущением. Вокруг лавина снега, камней, грязи. Он проваливается в жидкую массу половодной шуги. Лёд, снег, холодная вода топят его в вешней реке. Хочется крикнуть, но лёгкие заполнены смрадом. Нет сил продохнуть. Он задыхается от дыма.

Жарко! Горит огромный костёр, и он находится в этом огне. Пламя пляшет по лицу, на руках пузырится кожа. Невыносимая боль от ожогов сковывает движения. Он пытается убежать, но не может даже пошевелить рукой. Кто-то тянет его в черноту, выбивает из спины угарный дым. И слепое сознание начинает возвращаться в тяжёлую голову.

Голова… как нестерпимо болит голова! Кажется, что жестокий медведь-шатун сомкнул на его черепе свои клыки. Режущие зубы пронзают насквозь. Ещё мгновение, и он умрёт. Да лучше бы он умер, чем терпеть такую боль. В глазах пляшущие краски огня. Костёр, дым едкий, колючий. Он долго кашляет, выбивая из себя горечь. Какая-то неясная фигура мечется вокруг него.

Что происходит? Может быть, он умер? И находится в аду? Тогда почему так ощутимо горит лицо, а ноги мёрзнут? Кажется, он начинает что-то понимать. Слышен страшный треск, что-то горит, светло как днём. Вокруг него лежат раскиданные вещи: одежда, ружья, сумка с документами, ещё какие-то мелочи. Зачем они здесь, и почему всё валяется?

Там, у границы пихтача – чернота. Далеко в небе светятся звёзды. Ночь. Но тогда что горит? Собрался с силами, посмотрел на костёр и ужаснулся. Неукротимым пламенем горят избы и склады. Три яростных факела бьются высоко в небо. Трещат стены строений. Журчат ручьи от плавленного снега. От жара качаются, шипят ветки дальних лиственниц. Он потянулся, попытался встать на колени. Рядом голос:

– Ай, бое! Живой, отнако! Карашо. Мой тумал, ты помирай.

Он поднял голову, в свете бушующего пламени узнал знакомое плоское лицо. Тунгус Энакин. Почему он один? Где все? А эвенк, увидев, что он пришёл в себя, опять бросился в огонь, подбежал к входу в избу, да тут же едва отскочил назад: рухнула подгоревшая матка, горящая крыша завалила помещение.

– Ай, Амака! Ай, бое! Смерть пришла! – закричал тунгус, падая на снег. – Пашто так телать?!

Он наконец-то пришёл в себя, собрался с силами, шатаясь, подошёл к эвенку:

– Где хозяин?!

– Там, – махнул рукой Энакин на горящую избу.

– Что случилось?

– Мой не знай. Мой спал чум. Проснулся – огонь горит. Никого нет, – эвенк схватился за голову, закачался из стороны в сторону. – Однако, все там, – махнул он рукой на огонь.

Кажется, наконец-то он стал понимать, что происходит. Пожар! Как так могло случиться? Горят сразу две избы. Первая из них охвачена полностью. Сколько там осталось человек? Он не помнит. Был слишком навеселе. Если бы не Энакин, он был бы сейчас там… По всей вероятности, эвенк выдернул его в последние минуты, а потом обвалилась крыша. Вторая изба ещё цела, хотя полностью объята пламенем. Но к зимовью не подойти и на три метра. Резкий, порывистый ветер крутит огонь, бросает снопы искр, плавит снег.

Энакин пытается подбежать к закрытой двери, но не может. Даже на расстоянии на его голове трещат волосы, мокрая одежда парит. Прежде чем броситься в огонь, эвенк нырнул в прорубь. Может быть, добежать до реки ещё раз, но до воды слишком далеко. Погибнут люди. Тогда Энакин хватает деревянную лопату, начинает кидать в огонь снег. Пламя отступает, огонь шипит, гаснет. Но подойти к двери всё равно невозможно. Одному человеку не закидать бушующего костра. Нужна помощь.

– Помогай, бое! Спасай надо человек! – кричит тунгус ему, закидывая в пламя очередной ком плотного снега. – Месте, однако, мозно огонь тушить.

Но он стоит на месте, на некотором расстоянии от своего спасителя. В его голове мечутся ожившие мысли: а может, это судьба? Первая изба горит полностью, у второй сейчас рухнет крыша. Тем, кто там, внутри, уже не поможешь. Да и… зачем помогать, если представился случай? Сейчас главное – успеть!

Он бросился вперёд, но не ко второй избе, на помощь тунгусу. На склад! Где в завьюченных потках и мешках хранится пушнина.

Энакин заметил его, попытался остановить:

– Куда, бое? Нато люди спасай!..

Но он не слышит. Живо подбежал к приземистому строению. Здесь не так «жарко». У склада горит только одна, прилегающая ко второй избе, стена. С плоской крыши бежит снег, заливает языки пламени. Пламя шипит, гаснет, однако через мгновение вновь вспыхивает. Может быть, хорошо, что склад начинает гореть снаружи, а не изнутри. Тем не менее деревянное строение обречено. Склад с пушниной находится рядом с пожарищем: стена к стене. Старые бревна высохли, как порох. А порывистый ветер и пламя разбушевались не на шутку. Успеть бы…

На дверях небольшой замок. Нет, не от воров. Какие могут быть среди тунгусов воры? Так просто, для вида, что в складе никого нет. Замок – не преграда. Рядом с дверью на стене висит чьё-то ружьё. Он схватил его, ударил прикладом по щеколде, замок отлетел. Путь к богатству свободен! Внутри помещения темно, как в зимнюю ночь. Но это не помеха. В складе он знает каждый сантиметр и, как крот в своей норе, на ощупь, может разобраться, где что лежит.

В первую очередь самое ценное: соболя! Соболь – по-русски. Дынка – по-тунгусски. Какая разница, как называть? Важно другое, как светятся глаза у модных красавиц при виде шоколадного меха. Русские скупают шкурки за порох, муку, сахар или водку. А на западе за них дают золотые монеты. Самая дешёвая шкурка стоит в двадцать пять раз дороже, чем здесь. Вот они, упакованные в бунты. В каждом по сорок штук – «сорока», как принято называть с незапамятных времён при торговле с купцами. Каждый бунт он упаковывал своими руками и помнит, где, в каком мешке лежат самые чёрные козаки[1], где шоколадные, а где серого, мышиного цвета.