Я признателен за сотрудничество, поддержку и помощь в создании «Красной змеи» столь многим людям, что перечислить всех нет никакой возможности. Все же я не могу не упомянуть тех, без кого эта книга просто не была бы написана.
Я благодарен своему издателю, Марии Касас, за ободрение и ценные замечания. Валери — за ценную информацию о разных сторонах парижской жизни. Мо — за поправки и, главное, за понимание.
Как и всегда, эта книга многим обязана Кристин. Она вдумчиво прочла первоначальный вариант романа, что позволило мне придать ему окончательный облик.
1
Труа, Шампань (Франция), 1114 год
Догорали последние лучи вечерней зари. Монах в просторной рясе торопливо шагал по улицам города. Его лицо закрывал капюшон. Время от времени он украдкой оглядывался по сторонам. Этот человек стремился избежать случайных встреч и вообще не хотел, чтобы кто-нибудь проведал о цели его путешествия. Труа, эта оживленная резиденция графов Шампанских, по-прежнему оставался маленьким городком, каждый житель которого был знаком со всеми остальными.
«Что могло понадобиться Иакову Таму?»
С тех пор как монах прочел записку, эта мысль не оставляла его. Неровный почерк свидетельствовал о том, что послание было написано второпях.
Монах ускорил шаг, при этом стараясь не уронить достоинства, которое приличествовало его сану. Улицы были безлюдны. Он обогнул громаду собора и тайком углубился в лабиринт еврейского квартала.
Здесь царила такая теснота, что вытянутые козырьки крыш едва не соприкасались один с другим. На улицах сгущались сумерки. В городе было еще светло, но этим кварталом уже завладела тьма. Она завивалась в проулках, способных наполнить страхом любого одинокого прохожего. В таких местах только и жди засады — налетят и оберут дочиста так быстро, что и «Отче наш» прочесть не успеешь.
Монах почувствовал облегчение, когда миновал последний поворот и оказался у цели. Он постучал в крепкую деревянную дверь условным стуком, точно так, как об этом говорилось в письме еврея. Вокруг ночного гостя сгустилась тишина. Наконец ее нарушил сухой скрип, доносившийся из-за двери. Кто-то, не задавая вопросов, отодвигал тяжелый засов. Когда дверь подалась, раздался скрежет петель, особенно пронзительный посреди всеобщего молчания.
— Проходите, брат Бернар.
Эти слова произнес смуглокожий юноша с черными курчавыми волосами. В руке он держал свечу, едва-едва освещавшую маленькую комнату с голыми стенами.
Юноша отступил в сторону, освобождая проход, надежно запер дверь и пригласил брата Бернара следовать за собой. Монах откинул капюшон, открыв бледное лицо, на котором выделялись большие голубые глаза, смотревшие цепко, пронзительно. Нос у него был с горбинкой, тонкие губы решительно сжаты. Выбритую макушку окружали рыжие волосы.
Монах и его провожатый прошли через большой внутренний двор, скорее напоминавший огород. В темноте угадывались очертания грядок. Гостя удивили размеры двора. Он не ожидал, что за узким фасадом этого дома скрывается столь обширное владение. Две темные фигуры поднялись по лестнице, прошли по плоской крыше пристройки и наконец достигли рабочего кабинета раввина.
Иаков Там пользовался славой дотошного книжника. Знающие люди отмечали его прекрасное толкование Талмуда.
Из очень далеких мест приходили к нему люди. Кто ради учебы, кто за советом. Иаков был духовным преемником великого Раши, который почитал его своим любимым учеником. Именно он получил в наследство бесценные глубочайшие познания. На плечи раввина легла также и ответственность за то, чтобы изучение Торы и Талмуда продолжалось по пути, однажды проложенному его учителем.
Иаков сидел, склонившись над столом, и водил глазами по строчкам, начертанным на листе пергамента. Всю жизнь он отдавал свое зрение в обмен на знание. Чтение давно уже перестало быть для раввина удовольствием. Оно превратилось в тяжкую работу.
Несколько дней назад этому человеку исполнилось пятьдесят пять лет, но учение так иссушило его, что он выглядел древним старцем. Голову раввина покрывал белый льняной платок с выцветшими синими полосками.
Молодой ученик кашлянул, пытаясь оторвать учителя от раздумий и привлечь его внимание к посетителю, однако этого оказалось недостаточно.
— Раби…
Юноша как будто боялся нарушить покой учителя, поэтому голос его прозвучал неуверенно. Ему пришлось еще раз, уже громче, обратиться к Иакову, который наконец-то поднял голову и непонимающе огляделся.
Морщины на его лице напоминали глубокие борозды, проложенные ходом времени. Уголки глаз покраснели от долгого пристального чтения. Облик почтенного старца довершала длинная бело-серая борода.
— Брат Бернар!
Иудей оперся руками о стол, с большим трудом выпрямился и подошел к монаху, который приветственно раскинул руки, чтобы сжать в объятиях хрупкого старика.
— Шалом, — прошептал Иаков.
— Господь да пребудет с вами, — прозвучало в ответ.
— В память о моем учителе вы желанный гость в этом скромном обиталище. Можете располагать им, как своим собственным. Снимайте же плащ и присядьте, друг мой. — Иаков указал на скамеечку, стоявшую у стены.
Раввин легким кивком велел юноше принять у Бернара плащ. Тот сделал это и удалился.
Монах сел и невесело вздохнул.
— Вы грустите?
— Эта комната навевает на меня воспоминания о былом, — сказал Бернар, устремив взгляд на полки, заполненные рукописными свитками. — Мне кажется, что его дух по-прежнему владычествует в этих стенах. Вам известно, что сам Раши обучил меня читать иудейские письмена, когда мне исполнилось десять лет?
— Нет, я этого не знал.
— Таково было страстное желание моей матушки, однако учитель сделал много больше. Он наполнил мою душу жаждой настойчивого исследования, стремлением проникнуть в самую суть вещей. С течением времени это стремление во мне только окрепло. С тех пор как он нас покинул, мне очень не хватает его мудрости и его советов!
Раввин лишь пожал плечами.
— Это был мудрый человек.
Бернар вежливо отказался от предложения отведать вина и весь обратился в слух. Ему очень хотелось узнать, для чего же он был так поспешно призван в этот дом.
Монах думал, что это как-то связано с Раши. Так люди называли его бывшего учителя, Соломона бен Ицхака, прославленного алхимика, достигшего несравненных высот мудрости. Прежде чем Бернар надел рясу монаха-цистерцианца, он двенадцать лет провел у него в учениках. В четырнадцать лет он уже свободно владел латынью, греческим и еврейским языками. Это позволило Бернару приобщиться к познаниям, доступным лишь для немногих. Разница в вероисповедании никогда не являлась для них помехой. Напротив, это обстоятельство лишь укрепило их дружбу и взаимное доверие.
