Посвящается Эдуардо, который попросил меня написать эту книгу, и Рикарду Доминго, который увидел то, что было невидимо.
А также Рубену и Эстер, которые заставляли меня плакать от смеха.
Забыть о чем-то можно только непроизвольно. Чем больше усилий прилагаешь к тому, чтобы оставить какие-то события позади, тем упорнее они тебя преследуют.
Я открою один секрет — это не простое яблочко, а яблочко волшебное.
Уолт Дисней. «Белоснежка и семь гномов»
1
Айноа Элизасу стала второй жертвой басахауна, хотя на момент ее гибели пресса еще не успела так окрестить эту серию убийств. Это произошло несколько позже, когда выяснилось, что около трупов была обнаружена шерсть животных, частички кожи и другие следы, которые не могли принадлежать людям, в сочетании с признаками чего-то подобного погребальной церемонии очищения. Какая-то древняя и злобная сила отметила тела этих совсем еще юных девочек разорванной одеждой, сбритыми лобковыми волосами и раскинутыми в жесте девственной невинности руками.
Когда инспектора Амайю Саласар будили рано утром, вызывая на место преступления, она машинально совершала одни и те же действия: выключала будильник, чтобы он утром не побеспокоил Джеймса, брала телефон, охапку одежды и медленно спускалась по лестнице на кухню. Там она одевалась, одновременно готовя себе кофе с молоком. Оставляла записку мужу, после чего садилась за руль автомобиля и погружалась в бессодержательные мысли, своего рода белый шум, который всегда наполнял ее голову, если ей приходилось просыпаться затемно, и который сопровождал ее подобно обрывкам неоконченного ночного дежурства. На этот раз ей пришлось больше часа ехать по пустым дорогам, ведущим из Памплоны до того места, где ее ожидала жертва. Она преодолела довольно крутой поворот, и пронзительный визг колес заставил ее осознать, насколько она рассеянна. Сделав над собой усилие, она сосредоточилась на извилистой и неуклонно ведущей вверх дороге, к которой со всех сторон подступал густой лес, окружавший Элисондо.[1]Пять минут спустя она остановила машину у сигнального фонаря и узнала спортивный автомобиль доктора Хорхе Сан-Мартина и внедорожник судьи Эстебанес. Выйдя из автомобиля, она открыла багажник и достала из него резиновые сапоги. Пока она переобувалась, опираясь одной рукой о крыло автомобиля, к ней подошли помощник инспектора Хонан Эчайде и инспектор Монтес.
— Скверное дело, инспектор. Убита девочка. — Хонан сверился с записями. — Лет двенадцать или тринадцать. В одиннадцать вечера поступило заявление от ее родителей о том, что их дочь не вернулась домой.
— Рановато для заявления об исчезновении ребенка, — заметила Амайя.
— Согласен. Судя по всему, в десять минут девятого она позвонила на мобильный старшему брату и сказала, что опоздала на Арискунский автобус.
— И брат до одиннадцати часов никому ничего не сказал?
— Ну, знаете, как обычно: «Предки меня убьют. Пожалуйста, ничего им не говори. Может, отец кого-нибудь из моих подружек согласится подбросить меня домой». В итоге парень промолчал и вернулся к компьютерной игре. В одиннадцать Айнои все еще не было дома, папа и мама начали не на шутку беспокоиться. Вот тут он и сообщил им о ее звонке. Родители тут же бросились в полицейский участок Элисондо. Они настаивали на том, что с их дочерью что-то случилось. Она не брала трубку, и они уже успели обзвонить всех ее подруг. Девочку обнаружил полицейский патруль. Подъехав к этому повороту, констебли заметили на обочине дороги женские туфли, — продолжал говорить Хонан, указывая лучом фонаря на край асфальтированного полотна, где сверкали черные лакированные туфли на среднем каблуке.
Они стояли очень аккуратно, и Амайя наклонилась, чтобы хорошенько их рассмотреть.
— Они так ровно стоят. К ним кто-нибудь прикасался? — поинтересовалась она.
Хонан снова углубился в свои записи. Амайя подумала о том, что самоотдача молодого помощника инспектора, который в придачу ко всему являлся антропологом и археологом, это настоящий подарок в таком сложном деле, каким обещало стать расследование этого убийства.
— Нет. Они так и стояли. Рядом и носками в сторону дороги.
— Попроси криминалистов, когда они окончат осмотр жертвы, пусть заглянут внутрь туфель. Чтобы поставить их таким образом, надо было взять их пальцами изнутри.
Инспектор Монтес, который все это время молчал, уставившись на носки своих фирменных итальянских мокасин, внезапно поднял голову, как будто очнувшись от глубокого сна.
— Саласар, — пробормотал он вместо приветствия.
Не ожидая Амайю, он зашагал к обочине дороги. Она озадаченно посмотрела ему вслед и обернулась к Хонану.
— Что с ним такое?
— Не знаю, шеф, но мы с ним приехали в одной машине из Памплоны, и за всю дорогу он и рта не раскрыл. Мне кажется, что он немного навеселе.
Ей тоже так показалось. После развода инспектор Монтес вел себя все более странно. И дело было не только в его новозаведенной тяге к итальянской обуви и ярким галстукам. В последние недели он был особенно рассеян и постоянно находился в каком-то своем внутреннем мире, внешне оставаясь таким холодным и неприступным, что казался чуть ли не аутистом.
— Где девочка?
— Возле реки. Придется спускаться по склону, — ответил Хонан, с извиняющимся видом кивнув в сторону ущелья, как будто он каким-то образом был повинен в том, что тело лежит именно там.
Пока они спускались к руслу, за тысячи лет пробитому в скалах рекой, Амайя еще издалека увидела внизу свет прожекторов и ленты, огораживающие периметр, внутри которого работали криминалисты. Рядом судья Эстебанес что-то тихо говорила секретарю суда, искоса поглядывая туда, где лежало тело. У трупа суетились два фотографа криминальной полиции, обрушивая на него град вспышек, снимая его под всеми мыслимыми ракурсами. Возле тела девочки стоял на коленях один из экспертов института судебной медицины Наварры и, похоже, измерял температуру печени.
Амайя с удовлетворением отметила, что все присутствующие сотрудники стараются входить и выходить из оцепленной лентами зоны по проходу, отмеченному первыми прибывшими на место преступления полицейскими. Все же ей, как всегда, показалось, что народу могло бы быть и поменьше. Это порой доходящее до абсурда ощущение, возможно, коренилось в ее католическом воспитании, но, тем не менее, всякий раз, когда ей приходилось иметь дело с трупом, она испытывала острую потребность в интимности и уединении, которая одолевала ее на кладбищах. Это ее желание неизменно грубо попиралось профессионализмом, безразличием и отстраненностью людей, окружавших очередное мертвое тело, безмолвное и бездыханное. Оно было главным действующим лицом в спектакле убийцы, но казалось, до этой трагедии никому нет дела.
