…огромный коготь разбивает застекленное панно, и на нас дождем сыплются осколки; потом коготь вцепляется в меня — он горячий, он весь вибрирует от бешеной ярости, он покрыт пеной, от которой мой костюм мгновенно промокает. Коготь тащит меня наружу, я стараюсь вырваться и тянусь к девчонке, которая повторяет одно и то же слово, на сей раз более отчетливо:
Брет Истон Эллис.
Это старая киношка о Годзилле.
Уже никогда не скажут тебе «Привет!».
Это всего лишь кинофильм.
Американская рок-группа «Флеминг Липс».
Удар молнии
Вечером, когда мы въезжаем в Город, над океаном бушует гроза, страшная, как конец света. Небо разверзается и в гневе обрушивает потоки ледяной воды на почерневший горизонт.
Прилипнув носом к оконному стеклу, я смотрю на океан.
Волны вздымаются и ревут. Молнии пронзают ночь. Внутри машины слышен только шум ливня и трескотня капель, ударяющих по лобовому стеклу.
По радио передают «Песни об умерших детях» Малера[1]. Это песни для детей, которые уже покойники.
Из-за какой-то аварии город остался без электричества, и на улицах ничего не горит: нам приходится ехать «на ощупь», не отпуская тормоза. Кругом пусто, просто вымерший город. Меня одолевает жуткая тоска, становится еще хуже, чем обычно. Сколько можно спускаться по этому проклятому побережью? Краем глаза я поглядываю на отца. Он снимает очки и пристально вглядывается в дорогу.
Я хочу ему кое-что сказать, но не успеваю раскрыть рта, как раздается звонок моего мобильного телефона.
«Возьмешь трубку?» — спрашивает отец, выключая радио. Я вылавливаю телефон в бардачке. На дисплее высвечивается: «Номер не определен».
Очередной раскат грома сотрясает машину.
По дороге несутся оборванные афиши, ветер гонит их вниз по шоссе. Мобильник продолжает звонить. «Боже, — говорю я себе, — я не могу так, я не выдержу!»
«Может, ты все-таки ответишь?» — вздыхает отец.
Жму на клавишу «ON» и прижимаю телефон к уху.
«Алло?»
«Да».
«Угу».
Отец надевает очки и начинает ерзать на сиденье, крутясь во все стороны. На том конце зоны действия сети мне никто не отвечает. И тогда я делаю вид, что действительно с кем-то разговариваю. Я представляю себе друга где-то «там», по ту сторону телефонного звонка. Кого-то, кому интересно, как у меня дела.
Теперь отец чихает, мы продолжаем ехать в прежнем направлении.
Город — пустыня.
В домах на океанской набережной подняты всего несколько жалюзи. За опущенными шторами угадывается дрожащий свет. Мне кажется, что там не спят над покойниками, сидят у гробов. Мятые саваны, восковые лица, повисшие на носах слезинки.
Я продолжаю говорить ни с кем.
«Да-да, я делаю. Угу. Нет-нет, конечно нет, ты что, смеешься надо мной?»
Отец останавливает машину. Чешет лоб, хмурит брови, барабанит пальцами по рулю.
«Даниэль, — голос у него сел, — дай мне карту. Кажется, мы заблудились».
Надо же, я так стараюсь, а ему, оказывается, наплевать, говорю я с кем-то или нет.
«Да, я тоже так думаю. Точно, мы заблудились. Да не говори, это просто невозможно! Надо найти другой город. Больше этого и не такой мрачный. С освещением. И чтобы не было дождя. Где я буду как дома. Где не придется каждый день сходить с ума только из-за того, что другого выхода просто нет».
Я продолжаю говорить сам с собой. Мне это начинает нравиться. И этот кто-то, кто мне звонит, и ничего не говорит, и слушает, как я несу чепуху, мне тоже начинает нравиться. Кто-то, кто слушает.
«Да. Я сказал ДА! Да, мы приехали. Правда, не совсем еще, но…»
«Даниэль, ты дашь мне, наконец, эту чертову карту или нет?»
Я киваю отцу в том смысле, что я все еще говорю по телефону, я занят и, скорее всего, в ближайшее время ничем не смогу ему помочь. А сам продолжаю говорить.
«Да-да, я тоже. Ну, ты даешь!» — При этом я наклоняюсь, чтобы заглянуть под сиденье, туда, где эта злополучная карта последний раз попалась мне на глаза.
«Сейчас, погоди», — обращаюсь я отцу.
«Нет-нет, все хорошо. Только дождь, вот… Мм. Типун тебе на язык, обещали, что это только до пятнадцатого декабря, а потом… Что? Да-да, я с отцом. Он тебя целует, кстати».
Я не могу найти план. Я разгибаюсь и жму на клавишу «OFF».
«Кто это был?» — зевает отец.
Я пожимаю плечами.
«Ты его не знаешь».
Он улыбается.
«Ты сказал он тебя целует».
«Правда? Мм. Может быть».
Отец снова улыбается.
«Ты сидишь на карте».
Я смеюсь в ответ.
«Вот оно что! Надо же, прощенья просим!»
Я протягиваю ему карту с таким видом, как будто я тот, кто не смог оправдать надежд лучшего друга, — я просто в отчаянии.
Отец зажигает верхний свет. Говорит, что надо сделать остановку. Заглушает мотор, и мы останавливаемся. Отец разворачивает карту и ведет палец по какому-то маршруту, шмыгая носом.
«Так…»
Я отворачиваюсь и прижимаюсь лбом к стеклу. Молния прорезает сумерки. На сотую долю секунды океан становится белым как смерть, и можно подумать, что мы герои дешевых манга[2]Хиро Танигучи.
«Тын-тын-тыры-дын», — ругается отец, кладя руку на переключатель скоростей, и дает задний ход.
«Не та дорога. Мы пропустили наш поворот».
Я машинально отвечаю, произнося первое, что пришло в голову, а сам думаю о телефонном звонке. Точнее, о том человеке, с которым я только что говорил. О том, чье дыхание я так и не услышал в трубке.
Я думаю.
О моей маме.
И тут дают ток. Цепочка уличных фонарей на разделительной полосе теперь мигает мутным от дождя желтоватым светом. Эти огни как будто блуждают в тумане, и все вокруг пропитано какой-то унылой, мрачной тайной, как на похоронах.
