Книга Супостат - Иван Любенко

Женщина — создание беззащитное. Особенно если она молода, красива и бедна. И сколько же кружится вокруг такого мотылька хищников! Коллежские секретари и асессоры из Присутственных мест с завитыми кверху усами, купцы-миллионщики с блестящими на солнце лысинами, напористые, как эскадрон, корнеты и убеленные сединой отставные генералы. Все они — кто подолгу, а кто мельком — останавливали взгляд на юной Сильфиде, проплывающей среди разодетых манекенов ателье «Мадам Дюклэ», что находилось в Петрограде на Измайловском проспекте. Но больше всего Анну раздражали приставучие, как клейстер, приказчики галантерейного магазина «Парижский свет», ведь с ними очаровательной модистке приходилось общаться два раза в неделю.

Вот и сейчас она стояла у прилавка и пересчитывала отпущенный в кредит товар: аграмант восьмигранный — пять аршин; стеклярусные кружева по тюлю (черные и цветные) — по пять аршин каждого наименования; плюмаж из птичьего пера (цвета гелиотроп) — две коробки; лента муаровая — десять аршин; лента атласная (красная) — семь аршин; пуговицы кокосовые (с ножкой) — 100 штук, (с прошивными ушками) — 50 штук; эластики для подвязок — 30 штук; бахрома с золотом — десять аршин; канитель серебряная — восемь аршин; белый газ — десять аршин; красный рытый бархат — пятнадцать аршин; швейцарский муслин на коленкоре — двадцать аршин.

— И все-таки вы не ответили на мой вопрос, будете ли вы свободны на этой неделе? — пропел над аккуратным ушком высокий приказчик с напомаженными волосами.

— Простите, Тимофей Спиридонович, но у нас много работы, — смущаясь, вымолвила барышня.

— Ох, Анна Ивановна, Анна Ивановна! Не жалуете вы меня. Вот уже почти год, как я пытаюсь обратить на себя ваше внимание, но все без толку.

— Работы много-с, — едва слышно пролепетала девушка. — Да и хозяйка строга.

— Да при чем тут хозяйка? Вы смотрите, какие погоды стоят! Морозец совсем легкий! Солнечно и тихо! Для здешних мест — большая редкость. В феврале у нас самые холода да ветра с Финского залива… А тут — Божья благодать. Покатались бы на санях, в кондитерскую бы зашли, чаю или кофею откушали. Или вот давайте фильму новую посмотрим, комедию, с Людвигом Трауманом, «Пожиратель женщин» называется, а?.. Жизнь-то проходит, Анечка! Дорогая!

— Но вы же, Тимофей Спиридонович, женаты. Семья у вас…

— И что? — Мужчина даже выпрямился от удивления. — Чем вам, скажите, моя семья повредить может? Я ведь вас из уважения, можно сказать, на прогулку приглашаю. Ничего такого-с, предосудительного… А впрочем, — он горько вздохнул и махнул рукой, — у вас вечные отговорки. Ладно. Нет так нет. Прикажете заворачивать?

Модистка кивнула.

— А вы, Анечка, с извозчиком прибыли? — за спиной белошвейки раздался чей-то резкий, как скрип ржавой калитки, голос. Обернувшись, она увидела управляющего галантерейного дома господина Мориса Гюстена, только что вышедшего из своей комнаты. Слегка поклонившись, девушка ответила:

— Нет, на трамвае. Но теперь придется нанять извозчика.

— Не стоит, право, беспокоиться. Для вас, как для постоянной покупательницы, не только скидки, но и бесплатная доставка-с. — Он повернулся в сторону приказчика и распорядился: — Тимофей, помогите Анне Ивановне товар погрузить. Экипаж за наш счет.

— Сию минуту-с…

— Вы очень добры, месье Гюстен, — пролепетала брюнетка и зарделась.

— Ну, голубушка, как поживаете?

— Все хорошо-с, — ответила Анна и опустила глаза. Она чувствовала, как по ее лицу и стану скользил бесцеремонный взгляд француза.

— Я вижу, у вас много работы.

— Да. Поступил заказ от Александрийского театра.

— О! Это большая честь! — воскликнул галантерейщик. — Передайте мои поздравления мадам Вяземской.

— Всенепременно-с…

— А впрочем, я ее и сам увижу на днях… А вы, голубушка, засиделись в белошвейках. Пора бы уже и на серьезную должность определяться. У меня, кстати, вакансия открылась — уволился приказчик, отвечавший за прием товара. Вот и пожалуйте на его место. Милости, как говорится, просим. Месячное жалованье на первое время — сорок рубчиков. К концу года, если с делом будете справляться, подниму до пятидесяти. Фаина Мелентьевна, при всем моем уважении к ней, и тридцати вам не платит, так?

— Все так неожиданно, месье Гюстен, — девушка ушла от прямого ответа. — Я и не знаю, что сказать. Ведь госпожа Вяземская так много сделала для меня… Особенно после того, что случилось с матушкой.

— Да, я наслышан об этой трагедии. Но ведь я вас не тороплю. Подумайте. А в среду, — он повернулся к висевшему на стене календарю, — соблаговолите ответить. Больше времени дать не могу — коммерция промедления не терпит. Договорились?

— Да-да, — закивала головой модистка. — Я обязательно, обязательно вам протелефонирую… завтра.

— И славно! Я уверен, — он приблизился на шаг, заглядывая собеседнице в глаза, — мы с вами сработаемся, не правда ли, милочка?

— Конечно, — отступая, пробормотала девушка, — непременно…

Заметив, что весь товар уже вынесли и приказчик в нерешительности топчется у дверей, она промолвила:

— Простите, мне пора.

— Ступайте, дитя мое. Я буду ждать вашего решения, — менторским тоном провещал француз и подкрутил и без того вздернутые кверху усы.

Анна торопливо покинула торговую залу и вышла на улицу. Картонные коробки и завернутые в бумагу отрезы были уложены таким образом, что оставалось место и для пассажира. Приказчик галантно подал руку и помог барышне забраться в экипаж.

— Спасибо, Тимофей Спиридонович. Вы очень любезны.

— Не стоит благодарностей, Анна Ивановна. Мое сердце для вас всегда открыто. — Он повернулся к извозчику и повелел: — На Измайловский, к салону «Мадам Дюклэ», да смотри побыстрей и поаккуратней!

— Ученого учить, что мертвого лечить, — повернувшись к приказчику, дерзко ответил извозчик. Вскинув вожжи, он крикнул: — Но, милаи! Поехали!

Пролетка понеслась по заснеженной мостовой. Железные обода со скрипом давили сахарный снег. В движении холод чувствовался сильнее. Пуховый белый платок, ротонда, отделанная кроличьим мехом, и муфта надежно согревали девушку. А мороз все не успокаивался. Он, точно навязчивый сладострастник, норовил залезть под юбку, коснуться своим холодным дыханием нежного женского тела, но, несмотря на все старания, ничего у него не выходило. Зимнее dessou[1], согревавшее стройные ножки, облаченные в дешевые фильдекосовые чулки, сводило на нет все непристойные устремления февральского волокиты. От злости и бессилия неудовлетворенный ловелас принялся пощипывать нос и колоть невидимыми иголками раскрасневшиеся девичьи щечки.