Пролог
Гленн Холландс родился и вырос в Кейптауне, недалеко от мыса Доброй Надежды, где сливаются воды двух океанов, Индийского и Атлантического. С раннего детства приобщился он к водной стихии и чувствовал себя на ее просторах почти так же уверенно, как и на суше. Отец его, Томас Холландс, потомственный англичанин, несмотря на фамилию, владел небольшой верфью и часто приводил туда своего единственного сына. Гленну не было и пяти лет, когда его мать скончалась во время вторых родов. Серьезный не по годам, по характеру замкнутый, к двенадцати годам он овладел искусством управлять небольшой парусной лодкой. Кроме того, Гленн увлекался рисованием и никогда не расставался с альбомом. Рабочие верфи, заметив мальчика, старательно рисовавшего что-то в своем альбоме, добродушно подшучивали над юным художником. А он, предоставленный самому себе, увлеченно рисовал парусные корабли: и те, которые видел наяву, и те, которые создавались его воображением. Свои рисунки он показывал только отцу. Томас внимательно рассматривал их и делал серьезные замечания, как правило, практического свойства.
— Красивая у тебя вышла вот эта яхта, но уж больно дорого обойдется ее строительство. Кому такая красота сейчас по карману? — Он тяжело вздыхал и гладил сына по голове. — Но ты рисуй, — спохватывался отец, — думаю, из тебя выйдет хороший конструктор морских судов.
Отец не ошибся. Уже в пятнадцать лет Гленн получил вторую премию и денежное вознаграждение за свой проект морской яхты, представленный на конкурс, организованный местным журналом для яхтсменов. Более того, его проект так понравился одному из местных яхтсменов, что он заказал по нему постройку яхты на верфи Томаса Холландса. Постепенно дела на верфи пошли лучше. Кроме рыбацких лодок, там стали строить небольшие прогулочные яхты. Улучшилось и финансовое положение Томаса, и он смог оплатить обучение сына в колледже.
По окончании колледжа Гленн открыл при верфи отца конструкторское бюро, стал получать заказы. Многие его проекты воплощались здесь же, на верфи отца, а на поточном строительстве яхт нового класса «пингвин» им удалось прилично заработать. Вот тогда Гленн предложил отцу построить большую яхту, о которой мечтал с детства. Предполагалось, что яхта водоизмещением в шестнадцать тонн должна была быть оснащена в полном соответствии с требованиями океанского плавания. О своем заветном желании совершить когда-нибудь на такой яхте круиз вокруг Африки отцу он не рассказывал. О нем знала только его подружка с детских лет Барбара, жившая по соседству. Тихая, ласковая, она все чаще появлялась в их доме, помогая по хозяйству. Томас привязался к девушке, надеясь, что в ее лице сын обретет добрую жену и хозяйку в доме, а потому частенько называл ее доченькой.
Когда строительство яхты было закончено, случилось непоправимое: скончался отец Гленна. Сердечный приступ случился у Томаса Холландса прямо на стапельной площадке, и, пока «скорая» добралась туда из Кейптауна, врачам оставалось только констатировать смерть от острой сердечной недостаточности.
Неожиданная потеря отца потрясла Гленна, Он и не подозревал, как сильно был привязан к нему. Им овладела глубокая апатия, дела на верфи он запустил и, несомненно, полностью разорился бы, если бы не Перри Стэнфорд, инженер-экономист, которого Томас год назад сделал управляющим, поскольку его сын большую часть времени проводил у чертежной доски. Гленн много думал об отце, подозревая, что тот скрывал от окружающих свою болезнь, и казнил себя за эгоизм и невнимательность к единственному родному человеку. В первые месяцы после похорон отца его все чаще стали видеть в баре спортивного клуба, куда он обычно приходил размяться и посидеть в компании завсегдатаев, среди которых было много бывших участников Второй мировой войны. Гленн любил слушать их рассказы о войне, сидя за стойкой бара. Не то чтобы он ударился в пьянство, но выпивать стал больше.
В один из вечеров ему довелось стать свидетелем жаркого спора, разгоревшегося между уже знакомыми ему ветеранами войны и англичанином, который сидел рядом с ним за стойкой бара. У англичанина была довольно приятная внешность, которую портили следы беспутной жизни. Худощавый, нервный, он выглядел лет на тридцать, не больше, хотя, по подсчетам Гленна, должен был быть намного старше. По его высказываниям, сопровождаемым энергичной жестикуляцией, Гленн понял, что о войне тот знает не понаслышке. Речь шла о военной компании на побережье Средиземного моря в начале сорок первого года. Как всегда, жаркий спор кончился ничем, ветераны постепенно разошлись, оставаясь при своем мнении. А сосед Гленна продолжал сидеть с мрачным видом, бормоча себе что-то под нос.
— Если я правильно понял, вы воевали на севере Африки? — робко спросил его Гленн.
— Воевал, — резко ответил тот, видимо еще не остыв после спора. — Там и в плен попал. Но ненадолго. В сорок третьем бежал в горы к партизанам. — Англичанин говорил отрывистыми фразами, словно стрелял короткими очередями из пулемета, сохраняя на узком лице брезгливо-мрачное выражение. Прядь прямых темных волос падала на его высокий лоб.
Рассказы о войне всегда будоражили романтическое воображение Гленна. Заметив, что его сосед медлит уходить, он догадался, что с деньгами у него туго, а выпить еще хочется, хотя, по представлениям Гленна, он выпил более чем достаточно. Правда, внешних признаков опьянения Гленн у него не заметил, а потому предложил угостить его.
— Меня зовут Магнус Кейдж, — представился англичанин и улыбнулся. — Вы догадливы, черт возьми, от стаканчика бренди я никогда не откажусь.
В благодарность за выпивку Магнус рассказал ему о своем побеге из немецкого лагеря для военнопленных в Италии.
— В сорок третьем фашистское правительство в Италии приказало долго жить. Итальянцы охладели к своим бывшим союзникам. Многие бежали из армии. Два охранника лагеря, итальянцы, помогли бежать нашей группе пленных англичан в горы, став нашими проводниками. Путь к партизанам был нелегким, часть людей мы потеряли во время ночной перестрелки, когда переходили вброд бурную горную реку. Но я уцелел и оказался в партизанском лагере итальянцев, — закончил он свой рассказ. — В Лигурийских горах, — уточнил он с непонятной многозначительностью и замолчал.
— Значит, вам и в Италии пришлось повоевать? — нарушил молчание Гленн.
— Да-а, — произнес Кейдж с какой-то неуверенностью в голосе.
Только тут Гленн понял, что Магнус Кейдж вдребезги пьян, и уже собрался уходить, когда тот снова заговорил, не обращаясь к собеседнику, а уставясь невидящим взглядом в пространство, словно разговаривал сам с собой.
— Проклятье! Если б мне только до них добраться! — По лицу его катились пьяные слезы.
Вид плачущего мужчины не самое приятное зрелище. Гленн пожалел, что не ушел раньше, но из вежливости спросил:
— О чем вы говорите, Кейдж?
— Сокровища… — пробормотал Магнус, — немцы в тех горах спрятали огромные сокровища…
