Пролог
Утром 4 октября 1899 года трагически погибла Элизабет Адора Холланд – старшая дочь мистера Эдварда Холланда и его вдовы, Луизы Гансвурт Холланд. Церемония прощания состоится завтра, в воскресенье, 8 октября, в десять часов утра в епископальной церкви Благодати Божьей, Манхэттен, Бродвей, 800.
Из некролога в «Нью-йоркских новостях», суббота, 7 октября, 1899 год
В этой девушке удивительным образом сочетались изысканная внешность, ум и покладистость. Первая красавица Нью-Йорка, Элизабет Адора Холланд славилась своей скромностью, кротостью и добрым нравом. Может быть, поэтому ее внезапная гибель так поразила и взбудоражила всех – невероятная трагедия, невосполнимая потеря, ужасающая несправедливость… Впрочем, как бы там ни было, на небесах девушке наверняка было уготовано уютное местечко с замечательным обзором. И если бы она взглянула тем промозглым октябрьским утром со своего небесного пьедестала на собственную похоронную процессию, то непременно была бы польщена тем, что все лучшие семьи Нью-Йорка приехали попрощаться с ней.
Их запряженные вороными лошадьми роскошные экипажи заполонили Бродвей. Печальная вереница неспешно следовала за катафалком к углу Исттен стрит – к церкви Благодати Божьей. И хоть не было ни солнца, ни дождя, слуги держали над головами своих господ большие черные зонты, чтобы скрыть их печальные надменные лица от нескромных любопытных взглядов обывателей. Полицейские безжалостно оттесняли посторонних к кромке тротуара, не позволяя им подходить слишком близко к благородным участникам траурной процессии. Элизабет наверняка одобрила бы подобную сдержанность и принципиальность – ей всегда нравилось находиться в кругу избранных, а излишние вольности и праздное любопытство раздражали ее.
Однако любопытствующих сегодня собралось немало: люди со всего города пришли поглазеть на проводы восемнадцатилетней красавицы, чье имя то и дело мелькало в утренних газетах.
В то утро в Нью-Йорке заметно похолодало, небо затянуло тучами, и все вокруг казалось серым и унылым. Преподобный Нидлхауз, сидя в своем экипаже, направляющемся к мрачному готическому зданию, печально изрек: «Бог словно забыл о красоте, когда Элизабет Холланд покинула грешную землю». Участники процессии, благородные плакальщики, лишь скорбно вздыхали в ответ.
Один за другим в сторону церкви чинно шли молодые люди, с которыми Элизабет несколько лет танцевала кадрили на бесчисленных балах. Все они на несколько месяцев покидали родительские дома, уезжали в Европу, жили в Сент-Поле и Эксетере, а затем возвращались, очарованные и повзрослевшие. Они радовались жизни, шутили и смеялись, флиртовали направо и налево. Но сегодня эти весельчаки, облаченные в черные сюртуки с траурными лентами, сопровождали гроб, и, возможно, впервые в жизни их лица омрачились столь глубокой печалью.
Первым шел Тедди Каттинг. Этот парень славился невероятным легкомыслием. Дважды предлагал он Элизабет руку и сердце, но никто и не думал воспринимать его всерьез. Выглядел он, как всегда, элегантно, однако Лиз заметила бы на его лице однодневную щетину – красноречивое свидетельство глубокой скорби – ведь Тедди каждое утро брился с помощью слуги и появлялся в обществе с щеками гладкими, как у девушки.
За ним следовал бравый Джеймс Хейзеп Хайд, недавно унаследовавший контрольный пакет акций «Общества справедливого страхования жизни». Как-то раз он позволил себе наклониться ближе, чем обычно, к грациозной шее Элизабет, источавшей аромат гардений, и прошептал, что она благоухает лучше любой из мадмуазелей предместий Сен-Жермен.
За Джеймсом шел Броуди Паркер Фиш, чья семейная усадьба в парке Грамерси соседствовала с домом Холландов. Следующими были Николас Ливингстон и Амос Вриволд. Эти двое частенько спорили, кто из них будет танцевать с Элизабет на очередном балу.
Все они печально застыли, опустив глаза и поджидая последнего – Генри Шунмейкера. Благородные плакальщики, увидев его, не смогли сдержать горестных вздохов – все давно привыкли к тому, что в глазах Генри, красавца, балагура и любителя выпить, всегда сверкал озорной огонек, а сам он никогда не терял самообладания и чувства юмора. Какой Нелепый и трагичный поворот судьбы: в этот самый день молодой человек должен был вести Элизабет под венец, а не скорбеть на ее похоронах.
Лошади, тянувшие катафалк, были чернее ночи, но сам гроб украсили громадным атласным бантом цвета первого снега – ведь бедняжка умерла непорочной. «Как несправедливо, – в отчаянии шептались участники процессии, – что смерть унесла такую прекрасную девушку».
Генри, до боли сжав губы, вместе с остальными приблизился к катафалку. Они подняли неожиданно легкий гроб и направились к церковным вратам. Кто-то, прикрывшись платком, зарыдал, осознав наконец всю горечь утраты. Но на самом деле гроб был пуст. Тело Элизабет так и не выловили из реки Гудзон, несмотря на двухдневные поиски и приличное вознаграждение, обещанное мэром Ван Виком.
Сразу за гробом шла мать Элизабет, облаченная в платье и вуаль своего любимого черного цвета. Миссис Эдвард Холланд, в девичестве Луиза Гансвурт, даже собственным детям казалась грозной и неприступной, а после смерти мужа прошлой весной стала еще более холодной и замкнутой. Сам Эдвард Холланд всегда слыл «парнем со странностями», но в последние годы жизни этих странностей заметно прибавилось. Правда, общество закрывало на них глаза и неизменно прощало ему любые причуды. Ведь Эдвард принадлежал к могущественному клану Холландов, процветавшему на островке Манхэттен еще в ту пору, когда тот назывался Новым Амстердамом. К тому же он был старшим сыном в семье. За пару недель до собственной смерти Элизабет начала подмечать новые странные нюансы и в поведении матери. Нечто, что девушке совсем не нравилось. Луиза вдруг стала склоняться к левым взглядам, словно отдавая дань своему почившему супругу.
Следом брела тетя Элизабет – Эдит, младшая сестра отца. К слову сказать, Эдит Холланд была одной из первых женщин, решившей вести светскую жизнь после развода. Все знали историю ее первого брака, хоть и старались избегать лишних пересудов. Муж, потомок знатного испанского рода, всю жизнь терзал несчастную жестокими насмешками и пьяными дебошами. Теперь тетя вернула себе девичью фамилию, что хоть немного утешило ее. И сейчас, следуя за гробом племянницы, она скорбела так, словно Элизабет приходилась ей родной дочерью.
В процессии образовалось пустое пространство, ибо все остальные сочли благоразумным соблюсти дистанцию и шествовали на почтительном расстоянии от двух раздавленных горем женщин.
Агнесс Джонс сжимала в руке платок и громко всхлипывала. Толпы любопытных, которые напирали на полицейских, стремясь разглядеть все в деталях, сочли, что эта невысокая девушка одета вполне прилично, но ее черное платье вызвало бы у покойной печальные воспоминания. Элизабет надела его лишь однажды, на похороны отца, после чего отдала приятельнице, предварительно укоротив и расшив в талии. История Агнесс была печальна: когда девочке было всего одиннадцать, ее отец разорился и спрыгнул с Бруклинского моста. Как неустанно повторяла сама Агнесс, Элизабет стала ее единственной подругой в то тяжелое время. «Элизабет была моей лучшей подругой!» – то и дело восклицала она. Хотя покойная наверняка смутилась бы от столь явного преувеличения, вряд ли стала бы поправлять бедняжку.
