Книга Руна жизни - Роман Перин

За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный повелитель, неведомый мудрец…

Ф. Ницше («Так говорил Заратустра»)

Пикин допил абсент, оставшийся от вчерашнего застолья, не утруждая себя богемной процедурой с кусочком сахара и огнём. Он просто вылил зеленоватую жидкость в маленький бокал, получилось грамм сто пятьдесят, и на одном дыхании опустошил его, кривясь от горечи. Он поднял глаза, посмотрел в зеркало старенького трюмо и на выдохе почти шёпотом произнёс:

— Какая мерзость! «Зеленая фея»! Скорее кровь дьявола!

Спирт с полынью, а накрутили вокруг него — чуть ли не напиток Музы. Хотя ничего не стоит делать, не пытаясь постичь нового, даже выпивая глоток вина, а тут легендарный абсент, дававший глюки творчества невротическим натурам.

— Зачем ты пьёшь, Пикин?

Задал он вопрос своему отражению и пьяно махнул рукой с незажжённой сигаретой, опускаясь в кресло. Пикину хотелось общения. Его распирало от нахлынувших философских размышлений и похмельной бодрости:

— Что ж, можно поговорить и с собой. А курить мы бросим.

Он, приподнявшись, повернул кресло так, чтобы видеть своё отражение в зеркале и, глядя на себя, затянулся незажжённой сигаретой.

— Не лицо, а биография страны: глаза зелёные, седина прямо из нервов лезет, морщины — гримасы печали и немножко радости, лоб выше среднего, жевательный аппарат слабо развит, впалые щёки выдают общую худобу тела. Всё остальное здесь, — Пикин постучал кулаком в грудь. — Я знал и ты знал, что мы это узнаем. Это слово-ключ всегда рядом с нами и в нас. Мы боялись произнести вполне произносимое.

Он погрозил пальцем зеркальному собеседнику, который, как показалось Пикину, уже был мало похож на него. Пикин в силу склада своего ума редко размышлял о банальном, его всегда тянуло к глобальным выводам. В свои тридцать семь лет он страстно пытался найти ответ на смысл прожитого и ещё больше на смысл своего будущего, которое он уже давно не видел дальше одного-двух месяцев. В философских терзаниях он открыл в себе хорошего собеседника.

— Ты только подумай, как я этого не видел раньше? Насколько можно быть слепым? На все неразрешённые и мучительные вопросы один ответ — Безумие! Да, именно с большой буквы, потому что это безумие всех, вцепившихся в шарик, ползающих по огрызку чего-то под названием Земля. Это мы её так назвали, а как назвал тот, кто её слепил, нам узнать не дано. Рылом-с не вышли. А всё норовим подержать Творца за космические яйца, в нутро природы залезть, поковыряться там своими лапами. Почему нам мало того, что уже есть? Может, чуем своё несовершенство? Я бы с удовольствием остался в девятнадцатом веке с его каретами, паровозом и телеграфом. Нет, нам надо всё быстрее и выше! Куда торопимся? Могильщика не объехать! Эх, люди-человеки! Кстати, как только речь идёт о кладбище, сразу же в памяти всплывает одно и то же стихотворение. В нём действительно есть магия потустороннего, согласись.

Пикин встал и, глядя в помутневшие глаза своего отражения, проникновенно, с выражением прочёл:

О, если правда, что в ночи,

Когда покоятся живые,

И с неба лунные лучи

Скользят на камни гробовые,

О, если правда, что тогда

Пустеют тихие могилы, —

Я тень зову, я жду Леилы:

Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой,

Бледна, хладна, как зимний день,

Искажена последней мукой.

Приди, как дальняя звезда,

Как лёгкий звук иль дуновенье,

Иль как ужасное виденье,

Мне все равно: сюда! сюда!..

Зову тебя не для того,

Чтоб укорять людей, чья злоба

Убила друга моего,

Иль чтоб изведать тайны гроба,

Не для того, что иногда

Сомненьем мучусь… но, тоскуя,

Хочу сказать, что всё, люблю я,

Что всё, я твой: сюда, сюда!

Пикин почувствовал в глазах слезы и грустно ухмыльнулся своей сентиментальности, медленно опускаясь в кресло, как будто боясь нарушить тишину и торжественность момента.

— Я как-то это стихотворение прочёл на поминках одной поэтессы. Подошла ко мне девица из «интеллигентной семьи», студентка пятого курса факультета журналистики. Глазки грустные, личико красивое, не отягощенное интеллектом, в ушах серьги с брюлликами цены не малой и говорит, чуть ли не с французским прононсом: «А вы не могли бы переписать для меня ваше стихотворение». Эта дура подумала, что это я написал. Я ей говорю, что у меня есть отпечатанный экземпляр дома. Можем заехать после поминок. Поехали…

Слез я с неё, стою, любуюсь её прелестями. Она мне: «Не забудьте про своё фантастическое стихотворение, дорогой». Еле смех сдержал. Не пожалел, отдал сборник Пушкина. Сначала смутилась, хотела разозлиться, потом ума хватило рассмеяться. Так я, брат, за Пушкина пополнил его список. Бардак. Куда катится образование?