1
Ни разу в жизни он не выехал за пределы империи по-человечески. Либо своя, родная власть, лишая паспорта, выпихивала вон ублюдка социалистического общества, либо с той стороны не впускали к себе осквернителя праха человеческих прав и свобод.
Принтер дразнит белым языком анкеты: род занятий — концертирующий пианист. Свобода давно не воняет паленым мясом окаянного еретика, и платишь за нее по самому дешевому тарифу — шенгенской визой, радостями сервиса. Герр Ф., с массажным блеском кожи и взглядом покупателя снафф-порно, учтив и безучастен.
Цель его пребывания в Швейцарии? Там написано. Хорошие врачи. По всему, от всего. Чтоб не было рака простаты и грыжи межпозвоночных дисков. Керамические зубы — реконструкцию развалин Карфагена.
«Назовите причины, по которым вам было отказано…» — Когда во славу всемогущего Аллаха содрогнулся в припадке атомической истерики Всемирный Торговый Центр в Нью-Йорке, его, Камлаева, спросили: вам ничего вот эта самолетная атака не напоминает? Разве не так же шли на амстердамский небоскреб рокочущим квартетом ваши вертолеты и танцевали, как на привязи, вокруг стеклянной махины ABN, не в силах одолеть неумолимой данности исчисленных звуковысот, и, повинуясь вашим указаниям, в последнюю минуту отвернули, а не перемололи лопастями небоскребущую громаду в неорганическую пыль? Вы с нами в нашей скорби, дорогой товарищ? «Мы все теперь американцы?» А вы — содрогнулись?
Как же он ненавидел… нет, ненависть — слишком сильное слово, лень подбирать… вот это слюноотделение общеобязательных речей, нуль собственных мыслительных усилий, миллионы мозгов, для которых нет разницы между кормушкой и откровением и думать означает использовать чужие мысли.
Что они получили? Что зачали в них душманы через уши и глаза? Страх Божий? Праведную ярость? Скрут омерзения к своим провисшим жировым громадам и атрофированной воле? Нет, просто появилось наконец, о чем поговорить — кроме зверушек Голливуда, тарифов ЖКХ, новых товаров, «черных понедельников» — то, что дало им наконец возможность продристаться человечностью, примерно так — с поправкой на силу содроганий, — как единятся миллионы телезрителей в жестоком похотливом любопытстве к уродам вроде Мэнсона и Чикатило, в неизъяснимо-лицемерном отторжении дистиллированного зверства.
Что он мог им сказать?
«Эти парни на своих самолетах сделали то, на что не способен ни один музыкант. Они вернули нам реальность — не представление о реальности, не то, что возникает при взаимодействии субъекта с телевизором, когда нечто желаемое, то, что приятно жрать, входит в сознание человека, как рука в перчатку. Вам показали правду в чистом виде, не попытавшись приукрасить ее и изогнуть так, чтобы вас крутило и подбрасывало, но вы бы точно знали, что будет следующая серия и так без конца. Мне даже странно: неужели такая малость, как две эти птички, заставила кого-то расслышать чей-то писк «я умираю»? Что? Жалко? Неподдельный ужас? Это ваш идеально тренированный мозг угодливо подбрасывает вам единственное верное понятие о переживании, в то время как на самом деле вам просто жалко расставаться с мыслью о своей неуязвимости. Что, и для вас настало время «присоединиться к большинству»? Неужели все люди по-прежнему куда-то деваются? Не только черные скелетики из Сомали, не только иовы-индонезийцы, не только не знакомые с контрацептивами вонючие арабы, но и мы — представители высшей человеческой расы? Мы, с нашими детекторами лжи и инфракрасными металлоискателями бомб? Как раз наоборот, и самые смышленые из нас порой даже развлекаются вот этой мыслью: чем совершеннее все эти техногенные подпорки, тем разрушительнее последствия их ввода во всеобщую эксплуатацию. Трансляции со скоростью миллионы байт в секунду как раз и гарантируют сверхзвуковую скорость истребления. Реактивный «Фантом», попади его штурвал в арабские руки, не делает вас невидимками. Под толщей закаленного стекла, на сто десятом этаже ты уязвимее во сто крат, чем питекантроп, убегающий от мамонта. Не понимаете, ради чего вот эти начиненные тринитротолуолом парни ведут свои махины на таран и нажимают спусковые кнопки? Не можете подставить в их пустые головы свои обильные мозги? Вот так же и они не понимают — им проще нажать кнопку, чем понять, ради чего вы сами до сих пор ее не нажимаете. Власть в нашем мире захватили шудры, тля, лишенная способности и права на созидание любого рода, поскольку назначение шудры — быть в услужении у высших каст, которые и защищают человеческое стадо от военной угрозы мечом и от конечности земного существования — молитвой. Едва ли шудры могут воспринять саму идею смерти, им нечем от нее защититься, между ними и смертью не осталось ничего — ни Кельнского собора, ни Карла Великого. Мне представляется, что эти люди даже не заслуживают такой хорошей смерти — честнее было б, если бы они еще миллионы лет посильно объедались доступным товарным бессмертием и еще столько же блевали им затем до пустоты».
2
А началось-то все — подумать только — с пустяка. Вам оттопырили десяток сантиметров радужных шенгенских денег — немедленно летите в населенный озорными грешниками город, снимаете аэроклуб, сажаете на каждую из четырех стрекоз по исполнителю, встаете за пульт и даете отмашку демиуржьей десницей.
Вспороли тишину, как брюхо, бросили на голубую сковородку неба дымящиеся потроха. Пилоты и виолончельщики, смычки и геликоптеры взмывают в унисон — не то мощнейший акустический удар, пришедший из подземной глубины, толкает ввысь и на дыбы машины, не то рокочущие вертолеты гонят перед собой ударную волну ликующих тритонов. Лопасти хлопают, стрекозы на бреющем мчат вдоль реки. Под ними проплывают: зелено-черные квадраты безукоризненно возделанных полей, капустные соцветия лесов, серебряно-стерильные цеха и циклопические бочки транснациональных пивоваренных монстров. Дома, соборы, колокольни, ратуши открываются сверху черепичными крышами и иглами шпилей, преображенные донельзя взглядом со стрекозиного полета.
Месит воздух моя скуадра адзурра, поднимается и опускается мерным рокотом по звездной партитуре. Торжествующая вертикаль стоит в ушах и солнечном сплетении — восторг переполняет, распирает, простор, глотаемый взахлеб, как в детстве на победный звонко-синий Первомай… ну, пожалуйста, дяденька, ну, еще этих ноющих струнных, проникающих кости и грудь, рева мощных движков, ощущения господства в одомашненном космосе, ну, пожалуйста, стрельнем! И фасеточный глаз насекомого и таким же макаром устроенный слух нужен публике, чтобы свести картинку на экранах с вольным холодом звучания воедино, полноразмерно охватить вступивший в стадию веселого самораспада мир сверхчеловеческих покойницких свобод.
Полновластный всесильный диспетчер определяет курс, но вдруг — нежданным ломовым напором невесть откуда взявшегося ветра все вертолеты сносит на стеклянную громаду ABN. Еще немного, чуть — и со скрежещущим стаккато врежутся, вгрызутся, и все рассыплется на гильотины бликующих осколков и сразу схлопнется — ни возроптать, ни пискнуть — смертной чернотой, так что они — порабощенные воздушным хороводом, закрученные штопором мои виолончельщики — взвывают из последних, друг у дружки отчаянно подхватывая гаснущее одной искрой звучание.
