Раньше жил в цивилизации – теперь сижу в кустах.
И засужен, как всего-то Галахад Задрипанный.
Чтобы мучился виною и сгорал ты со стыда.
Выпуль из трезвяка
В казенную гостиницу округа СМ[1]я вписываюсь в своем обычном – кожаная куртка, полосатые штаны и ботинки, на шее болтается серебряный свисток. В лагере разрешают носить уличную ветошь. А цирики в Окружной Каталажке терпеть не могут такого попустительства. Лейтенант Гердер поднимает голову от пишмашинки, видит мой прикид, его и без того каменная морда стервенеет еще.
– Так, Дебри. Сдавай все.
– Все?
Обычно Почетных Лагерников пропускают так – доверяют, что сами сдадут часы, ножики и то-се.
– Все. Не хватало еще, чтоб ты в свисток этот свой дул среди ночи.
– Тогда выписывайте протокол об изъятии по всей форме.
Он не мигая смотрит на меня сквозь сетку, по ходу извлекая строенный бланк из готовой стопки и заправляя его в машинку.
– Один свисток, – говорю я, стаскивая через голову цепочку. – С серебряным распятием, припаянным к боку.
Он не печатает.
– Одна блюзовая гармошка, ми-бемоль.
Он только смотрит на меня поверх клавиш.
– Да ладно вам, Гердер; вам подавай все, а мне подавай протокол об изъятии всего – свисточки, гармошки, все остальное.
Мы оба знаем, что на самом деле меня тревожат две тетради из Почетного Лагеря.
– Суй все в лоток, – говорит он. – И что это на тебе за прикид Дэйви Крокета[2], Дрочила? Сымай.
Он выходит из клетки, пока я стаскиваю куртку с бахромой, которую мне сшила Бегема[3]из той шкуры, что мы содрали с лосихи, которую Хулихен[4]сбил, когда ехал с перевала Семи Чертей накануне Всех Душ[5]без тормозов и с битыми фарами.
– В лоток. Так, руки на стену – ноги на линию. Ширше. – Он пинает меня в лодыжку. – Помощник Рэк, прикройте меня, пока я досматриваю заключенного.
Меня шмонают. Полная программа, фонарик и все дела. Забирают темные очки, носовой платок, щипчики для ногтей, шариковые ручки – всё. Две мои тетради обернуты здоровенной прощальной открыткой, которую Фастино́ мне нарисовал на оберточной бумаге. Гердер сдирает ее и швыряет в мусорную корзину. Тетради же кидает поверх остального барахла.
– Мне надо протокол об изъятии, Гердер. Это по закону.
– Пока вы у меня в аквариумах, – сообщает мне лейтенант Гердер, – законы тут мои.
В голосе нет злобы. И злости. Он ставит меня в известность.
– Тогда ладно… – Я вытаскиваю из лотка свои тетради и поднимаю повыше. – Все свидетели. – Показываю их помощнику Рэку и остальному контингенту, что ждет в дежурке. – Все видели? Две тетради.
После чего передаю их Гердеру. Тот их уносит в свою клетку и кладет рядом с машинкой. Колотит по клавишам, не обращая внимания на злость по другую сторону барьера. А Рэк не так спокоен: многие из этих парней еще на много месяцев вернутся с ним в лагерь, где он охранник без ружья. Сначала он, подмигнув, старается всех нас подмаслить, затем поворачивается ко мне, улыбаясь искреннейше, как мужик мужику.
– Ну что, Девлин… думаешь, из этих полугода с нами у тебя получится книжка?
– Думаю, да.
– А как выйдет, по-твоему, – в «Кроникл», с продолжением каждую неделю?
– Надеюсь, нет. – Лопухнулся я тогда – отдал три страницы заметок этому репортеру из воскресного приложения, засветился. – Должна сама по себе книга получиться.
– Многое менять придется наверняка… вроде имен.
– На блок сигарет спорим, что нет. Сержант Рэк! Лейтенант Гердер! Да лучше имен нипочем не сочинишь.
Рэк не успевает придумать, что на это ответить, – Гердер выхватывает из машинки бумаги и сует под сетку.
– Подпишите все три, помощник.
Рэку приходится взять ручку из моей кучи пожитков. Когда бланки возвращаются к Гердеру, тот выгребает всю мелочовку из лотка в картонную коробку для личного имущества с номером на крышке. Сверху комом кладет мою куртку.
– Так, Дебри. – Поворачивается на стуле к дверным переключателям. – Застегивай штаны и становись к калитке.
– А мои тетради?[6]
– В изоляторе есть на чем писать. Следующий!