Книга Секреты леди - Анна Бартон

Щетина – 1.Грубые волосы животного, которые используются для изготовления кистей. 2.Растительность на мужском лице, придающая облику романтический оттенок. Например: «Легкая щетина на щеках и подбородке графа оттеняла синеву глаз и подчеркивала суровую мужественность черт».

Лондон

1816 год

Первая встреча с мисс Дафной Ханикот внушила Бенджамину Элиоту, графу Фоксберну, две достойные внимания мысли.

Первая заключалась в том, что молодая особа выглядела вполне подходящей парой его серьезному, благонравному молодому протеже – виконту Билтмору; для друзей попросту Хью. Золотистые волосы были собраны на затылке в скромный пучок, а сдержанный вырез на платье не возмутил бы даже самую придирчивую настоятельницу монастыря. Да и весь облик мисс Ханикот излучал свет, доброту и непорочность.

Суть второй мысли, посетившей графа во время углубленного созерцания, состояла в необходимости срочно снять со стены своего кабинета портрет означенной молодой леди в обнаженном виде.

Впрочем, если говорить честно, на портрете мисс Ханикот – к глубокому огорчению графа – была изображена не полностью раздетой. Она полулежала в шезлонге сапфирового цвета в платье, расстегнутом до поясницы и открывающем восхищенному взору изящные плечи и плавную линию спины. При этом героиня вполоборота смотрела на зрителя – спокойно и задумчиво.

И абсолютно пленительно.

Дворецкий однажды не вытерпел и нервно заметил, что графскому кабинету в значительно большей степени соответствовало бы произведение отвлеченное и не столь волнующее, – например, пейзаж сельской Англии или сцена из охоты на лис. Бенджамин, в свою очередь, с нехарактерным для него спокойствием пояснил, что поскольку не собирается проводить в своем кабинете следующее заседание Дамского библейского общества, то, черт возьми, волен вешать на стену любую картину, какую только пожелает, – даже самую вызывающую.

Но сейчас, на званом обеде у герцогини Хантфорд, граф Фоксберн с неодобрительным вниманием наблюдал, как бедняга Хью лезет из кожи вон, чтобы произвести на мисс Ханикот благоприятное впечатление, и не без грусти думал, что картину все-таки придется снять и перевесить в более укромное место. Если Хью увидит скандальный портрет, то сразу сообразит, что предмет его настойчивых ухаживаний вовсе не столь непорочен, как кажется.

Конечно, Бенджамин понимал, что осуждать, а тем более бросать камни, – не его привилегия, и все же он хотя бы не надевал маску обходительного, любезного светского льва, а оставался самим собой – язвительным и горьким циником. Все вокруг знали, что представляет собой граф Фоксберн и на какие резкие, порой обидные замечания он способен, но – странное дело – от этого поток приглашений в лучшие лондонские гостиные не скудел. Удивительно, что люди способны мириться с самыми злостными пороками, если эти пороки сопровождаются аристократическим титулом, богатством и несколькими интересными шрамами в придачу.

Как правило, Бенджамин предпочитал обедать в одиночестве, но отказаться от приглашения герцогини Хантфорд не смог – в значительной степени оттого, что подозревал хозяйку в коварном умысле: намерении продолжить знакомство мисс Ханикот с Хью. Этот обед в полной мере соответствовал выдвижению на передовую кавалерийского эскадрона, а следовательно, ответный ход требовал не менее тщательной разработки – как стратегической, так и тактической. Маневр подобного рода смог бы искусно отразить Роберт – старший брат Хью и лучший друг Бенджамина. Граф печально вздохнул, сунул палец за галстук и потянул – внезапно стало нечем дышать.

Роберт погиб на передовой и оставил младшего брата на произвол судьбы: кроме Фоксберна, присмотреть за Хью было некому. Замена, надо сказать, абсолютно неравноценная. И все же граф понимал, что главная задача опекуна – оградить молодого лорда Билтмора от происков корыстных, морально неустойчивых и не в меру очаровательных особ типа мисс Ханикот.

Весь вечер Бенджамин не сводил с ослепительной блондинки настороженного, опасливого взгляда. Не зная правды, можно было бы поклясться, что, прежде чем отправиться на обед, героиня портрета совершила набег на платяной шкаф чопорной супруги пастора. Разительное противоречие между написанным маслом образом мисс Ханикот и ее телесным воплощением приятно, хотя и несколько фривольно, будоражило ум во время длинного и во всем остальном предсказуемо скучного обеда. Хозяин дома восседал во главе стола с величием, приличествующим скорее средневековому королю, чем современному просвещенному герцогу; хорошенькая герцогиня властвовала на противоположном фланге. Другие дамы – две младшие сестры лорда Хантфорда, Оливия и Роуз, а также его свояченица мисс Ханикот – были старательно и равномерно распределены между джентльменами в лице Хью, самого графа и его доверенного адвоката, а по совместительству друга и неизменного партнера по боксу Джеймса Аверилла.

Вернувшись с войны после битвы при Ватерлоо, Бенджамин старательно избегал подобных жизнерадостных сборищ, где главными темами разговора служили состояние дорог и пресловутая английская погода. Сидя в элегантных столовых и с аппетитом поглощая творения лучших лондонских поваров, граф Фоксберн страдал от раскаяния и обвинял себя в преступном лицемерии, если не в предательстве: самые храбрые воины его полка остались навеки лежать в сырой земле.

Нога дернулась, словно в знак согласия.

Проклятие! Обычно это непроизвольное движение служило предупредительным выстрелом перед артиллерийской канонадой. На лбу выступили капли пота; граф с такой силой сжал вилку, что мягкое серебро не выдержало напора и согнулось едва ли не дугой.

Под полированным красного дерева столом он отчаянно вцепился в ручку кресла: изуродованные мышцы на правой ноге начали безжалостно закручиваться спиралью и судорожно дергаться. Чтобы сохранить видимость спокойствия и ровное дыхание, пришлось сжать зубы. Светская беседа утратила смысл и теперь доносилась издалека, словно кто-то внезапно захлопнул невидимую дверь. Предметы – даже расположенные совсем близко – утонули в тумане до того густом и глубоком, что трудно было сказать, где заканчивается скатерть и начинается тарелка. По привычке Бенджамин начал мысленно считать. Один, два, три… Приступ мог продолжаться десять секунд или десять тысяч, но подсказанное горьким опытом сознание, что рано или поздно мучения закончатся, служило спасительной соломинкой.

На счете «восемьдесят шесть» боль действительно немного утихла, потеряла остроту, а потом и отступила; окружающее пространство начало медленно возвращаться и фокусироваться. Граф обвел присутствующих быстрым, но цепким взглядом и немного успокоился. Никто из сидящих за столом не проявил ни тревоги, ни озабоченности. Отлично. Значит, сегодня все-таки удалось удержаться и от глухих стонов, и от невнятного бормотания. Как ни в чем не бывало Бенджамин непринужденно и равнодушно промокнул салфеткой взмокший лоб. Правда, мисс Ханикот все равно обратила внимание на жест и метнула в его сторону любопытный взгляд, но граф проигнорировал праздный интерес, одним глотком выпил едва ли не полбокала вина и попытался поймать ускользнувшую нить разговора.