Эта книга посвящается человеку, который с самого начала так в нее верил: Леонардо Мариасу, моему отцу.
И его брату Фернандо, моему дяде.
Старик закурил еще одну сигарету из моей пачки – американские, светлый табак, – глубоко затянулся, выпустил дым, пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
– Так вот, Федерико Гарсиа Лорка не умер в августе 1936-го.
Он еще раз глубоко затянулся, не отрывая от меня пристального взгляда – глаза блестят, на губах вот-вот расцветет торжествующая улыбка: так улыбается игрок, который обнаруживает, что у него на руках три короля вместо ожидаемых двух пятерок, – подбородок у него чуть заметно дрожал, словно он не фразу произнес, а откусил кусок вкусного бутерброда и теперь его смакует. Он был несказанно рад возможности поговорить с кем-то, кто готов его выслушать. Надо сказать, он действительно удивил меня своей непоколебимой уверенностью, причем, удивил неприятно: я ждал рассказа иного типа, и такое заявление нарушало мои планы. Тем не менее, я решил ему подыграть, а там посмотреть, куда эта игра его заведет. Я бросил взгляд на магнитофон – убедиться, что он работает, и спокойно, но не отрывая от старика заинтересованного взгляда, вытащил из пачки сигарету.
– Не умер? – переспросил я, пытаясь казаться менее заинтригованным, чем был на самом деле.
– Нет! – уверенно ответил он, ни на секунду не отводя глаз; решимость его не уменьшилась.
Я вздохнул. Потом посмотрел на официанта и жестом показал ему, что наши стаканы пусты. Официант вышел из-за стойки и их наполнил. Он, видимо, смирился с тем, что ему придется нас терпеть: мы были единственными клиентами в привокзальном кафе. Мой поезд уходил в 6:25. Я сделал глоток и посмотрел на старика.
– Ладно, – сказал я. – Давайте дальше.
Было такое впечатление, словно мои слова запустили некий двигатель, который только и ждал, чтобы начать работать, – старик прищелкнул языком, придвинул стул поближе к столику, отделанному пластиком «под дерево», и наклонился ко мне:
– Да что ты можешь об этом знать, репортер! Ты знаешь только то, что прочитал или то, что тебе рассказали… Ерунду всякую, вранье… Хочешь узнать правду? Это не так уж трудно: поговори со мной, выслушай меня. Удивился, небось, тому, что я сказал, так ведь? Признайся. А ты послушай, сам увидишь… Нет, Лорка не умер в тот день, который вы все тут вчера отмечали. Он умер много позже. Впрочем, не знаю, почему я говорю «умер». На самом деле мне это не известно. Может, он до сих пор еще жив; так или иначе, он был жив, на его несчастье, когда я видел его в последний раз. Двадцать три года тому назад это было, но точной даты не помню. С того дня я его больше не встречал… – Старик умолк и погрустнел; видно было, что мыслями он унесся куда-то далеко, в те давние времена. Глоток коньяка вернул его в сегодняшний день, и он продолжал прерванный рассказ: – Ну, репортер, что ты об этом думаешь? Ведь это то, что на вашем языке называется «эксклюзив», так вроде? Самый что ни на есть эксклюзив. Я тебе расскажу об этом, потому что ты выручил меня из этой переделки в баре, а я всегда плачу добром за добро. И потом, приглянулся ты мне, вижу, ты меня понимаешь… знаю, понимаешь. Опять же не увиливаешь насчет того, чтобы рюмочку поставить, кхе-кхе… – Он залпом опрокинул стакан и уставился на мой коктейль, сделавшись вдруг сосредоточенно-серьезным. – С такой дрянью, которую ты пьешь, мы тут не знаю сколько просидим. Пузырьки какие-то, льда полно… Пока ты один стакан выпьешь, у меня десять пройдет… Мне ведь думать надо, а от мыслей меня жажда одолевает… почти такая же, как от воспоминаний…
– Это мы запросто уладим. Подожди меня здесь, я сейчас. А пока меня не будет, не вздумай продать свой эксклюзив кому-нибудь другому, – я подмигнул ему, встал и направился к стойке.
Официант расставлял на прилавке кофейные блюдечки. Я попросил бутылку коньяка и счет; кажется, он был недоволен, что ему помешали заниматься делом, тем не менее, все подсчитал. Я посмотрел на часы, а потом на наш столик, за которым старик, сидя ко мне спиной, закуривал очередную сигарету. Странный человек… На первый взгляд, смесь одинокого старика с полусумасшедшим, полуспившимся бродягой, однако, его вполне связная речь, уверенность в своих словах и цепкий ясный взгляд придавали ему своеобразное достоинство, так что я тут же отказался от первого впечатления. К тому же, он умело подавал свой рассказ. Он мог бы быть актером, и весьма неплохим. Не прошло и шести часов, как мы с ним познакомились, а он уже успел прилично нагрузиться за мой счет. Интересно знать, как он собирается продолжить свою историю.
Я повстречал его несколькими часами раньше – время шло к двенадцати. Уже два дня я сидел в этом городе. По заданию Агентства я готовил информацию о мероприятиях, посвященных пятидесятилетию со дня кончины Гарсиа Лорки, которые назывались «Народные Чествования Андалузией своего Поэта» и которые проводились в эти дни. Основную информацию уже собрал мой шеф, а я составлял материал второго плана, чтобы как-то расцветить конечную продукцию. Как раз в тот вечер я закончил свою работу; и, кстати сказать, сделал ее неважно. Составлена она была хуже некуда, не только потому, что мой магнитофон никуда не годился, но и вообще, добытый материал был какой-то вялый: «Стихи Лорки в исполнении Молодых Авторов Андалузии» – звук пропал, начиная с четвертого Молодого Автора; «Открытие Торжеств Его Превосходительством Сеньором Мэром» – запись ограничивалась проникновенным финалом, поскольку выступление началось на двадцать минут раньше запланированного. И т. д., и т. д., и т. п. Очередная халтура, из тех, к которым я приучил своего шефа. Понятно, что чествование по поводу кончины – это не повод для фейерверков. И потом, мне всегда не по себе, когда я слышу слово «народный» применительно к таким вещам: Дни Народной Памяти, Народные Торжества, Такая-то Неделя Всенародного Участия… уж лучше бы назвали «Дни Памяти с участием Всех, кого-ни попадя», или «Неделя Организованных Почитателей». Впрочем, кое-что подправить, подпустить немного воображения, – и дело можно спасти; и не такое вытаскивали. Вопрос был в том, что работу я закончил, впереди маячил целый свободный вечер, а выбор у меня был весьма небогатый: или идти спать до самого поезда, или окинуть взором ночную жизнь города. Я выбрал второе; это больше в моем духе. Кроме всего прочего, мне было не до сна. На Агентство надвигался кризис, который грозил мне потерей профессиональной перспективы, и, скорее всего, увольнением, что тревожило меня еще больше. Мне хотелось оказаться среди людей, пропустить стаканчик-другой, – так что я на это и настроился. Я направился в ту часть города, где было побольше всяких симпатичных баров, и посетил два-три из них. Везде было одно и то же: стайки хорошеньких девушек, к бильярдным столам не протолкнуться, одна и та же популярная музыка: заезженные песни одинаковых ритмов и известные певцы и певицы, которые собрались по данному случаю. Ничего особо привлекательного во всем этом не было, но меня это не слишком волновало: одна из тех вещей, что у меня неплохо получаются – выпить в одиночку.
