I
Вчера, 1 июня в 19 часов 42 минуты по Гринвичу, двумя самолетами-торпедоносцами был затоплен паром «Лапландия», приписанный к порту Мальме и совершавший свой обычный рейс Мальме — Копенгаген. По свидетельствам очевидцев, находившихся в тот момент в море в районе катастрофы, самолеты не имели опознавательных знаков. Они зашли на цель с курса норд-норд-вест, выпустили каждый по торпеде, которые обе попали в паром. Паром раскололся пополам и стал стремительно тонуть. Торпедоносцы совершили боевой разворот и сбросили на место крушения до восьми авиабомб. Как сообщили нам в порту Мальме, паром не перевозил военных грузов. Все пассажиры, прошедшие регистрацию перед посадкой, являлись гражданскими лицами — подданными его величества короля Швеции и гражданами Рейха. Подоспевшим на место затопления парома судам спасти не удалось никого. По предварительным данным, на борту было свыше двухсот пассажиров и членов экипажа. Точное количество жертв уточняется. Эта варварская, необъяснимая, с точки зрения человеческого разума, атака гражданского судна…
Правительство его величества выражает соболезнование семьям погибших».
«Aftonbladet» от 2 июня 1942 года, Стокгольм
«Главное Командование сухопутных войск
Генеральный штаб люфтваффе
Выражают свои глубокие соболезнования полковнику Карлу фон Гетцу по поводу трагической гибели его сына Конрада — кавалера Рыцарского Железного креста, подполковника люфтваффе.
Генерал-полковник Ф. Гальдер. Генерал-майор Г. Ешонек
«Фолькишер беобахтер» от 4 июня 1942 года, Берлин
5 июня 1942 года.
Особняк американского посольства в Швеции,
Стокгольм
Почти неделя прошла, как подполковник Генерального штаба РККА Олег Николаевич Штейн укрылся в американском посольстве от карающей десницы своего бывшего шефа и старшего товарища — генерала Головина. Больше десяти лет они служили вместе и вот теперь в один миг стали врагами. Самое досадное в положении Олега Николаевича было то, что Головин для него не был врагом. Не Штейн объявил охоту на Головина, а наоборот — Головин сейчас охотился на Штейна, и тому не оставалось ничего иного как искать спасения для своей жизни на территории союзно-враждебного государства САСШ. Никакие муки совести не мучили сейчас Штейна. Против желания его поставили перед выбором: либо смерть, либо побег. Смерть его ничего в этом мире не изменила бы и никому, кроме Головина, облегчения не принесла. Так зачем понапрасну такая жертва? Это глупо. Поэтому неделю назад, проходя в калитку под звездно-полосатым, матрасной расцветки флагом, он ни на секунду не задумывался над тем, что становится предателем. Как раз он-то никого и не предавал! Это его предали. Уже посылая его в Стокгольм, Головин знал, что в случае чего предаст Штейна. Так что не вина Штейна в том, что он выбрал жизнь. Он не стал предателем. Это его пытались сделать предателем. Ну а раз так, то пусть каждый выполняет свой долг перед Родиной так, как сам его для себя понимает.
За неполную неделю пребывания под гостеприимными сводами американского посольства Штейн нашел, что это скучнейшее место из всех тех, где ему приходилось бывать. В тюрьме и то веселее. Там хоть есть с кем поговорить о том о сем. А тут… Тишина.
Нет, его положение мало напоминало содержание под стражей. Ему отвели небольшую, но вполне хорошую комнату, в которой кроме кровати и письменного стола стояли пара мягких кресел, радиола, торшер и мини-бар с напитками. Окошко с зелеными занавесками выходило во внутренний дворик посольства, беспорядочно обсаженный деревьями. Ему разрешали выходить в этот дворик, чем Штейн с удовольствием пользовался. Но скука стояла такая, что на лету дохли мухи. Трудно было поверить, что за пределами этого милого особнячка вся планета охвачена войной. Ежесекундно в различных частях мира — в Атлантике, в Северной Африке, на Тихом океане, в Китае — гибли люди, а его родина, Советский Союз, превратилась в огромную кровавую рваную рану, концы которой расплылись от Баренцева до Черного моря.
Разочарование в «самой свободной стране мира» начались чуть ли не с первых шагов. Да, его разместили хорошо, едва ли не с комфортом, но на этом дело, можно сказать, и закончилось. Утром следующего дня к нему в комнату пришел какой-то мистер лет двадцати трех и устроил ему форменный допрос. Впрочем, «допрос» — это громко сказано. Вот если бы дело происходило в Москве, а не в Стокгольме, то Штейн этому мистеру устроил бы допрос. Всего бы наизнанку выпотрошил. А про их беседу можно сказать шепотом: опрос. Юноша задавал Штейну вопросы, то и дело сверяясь с какой-то брошюрой, которую Штейн идентифицировал как пособие для начинающих дебилов. Юноша, преисполненный важности возложенной на него миссии, делал проницательное лицо и, в очередной раз заглянув в брошюру, выпытывал у Штейна, к какой именно конфессии тот принадлежит и не был ли он в Тибете. После того как Штейн ответил, что в Тибете он никогда не бывал и вообще восточнее Казани в жизни своей никуда не выезжал, юноша снова сделал «специальное» лицо и уточнил, в каком году Штейн был в Тибете в последний раз, при каких обстоятельствах и какова была цель командировки? Примерно в таком ключе и проходил его двухчасовой допрос, будто не нашлось других, более умных вопросов к нему — подполковнику Генерального штаба Штейну. Воспользовавшись кратковременным ротозейством допрашивающего, Штейн прочитал название брошюры. Это была методичка для допроса японских военнопленных, предназначенная для использования на тихоокеанском ТВД. И Штейн только вздохнул.
Совсем измучил Олега Николаевича тот малец. Штейн весь избился с ним, пытаясь донести хоть малые крохи живой информации. Да только не в коня корм — дебилоид и на Тибете кретин.
Ежедневно ему приносили пачку свежих газет, даже на тех языках, которых он не понимал — французском, испанском, итальянском и португальском. Это было хорошо. Штейн всегда очень внимательно все прочитывал. Разумеется, только на тех языках, которые понимал. Это позволяло ему не отставать от хода событий. Сейчас он как раз закончил просмотр вчерашних вечерних и сегодняшних утренних газет. В мире происходили удивительные события.
Штейн еще раз посмотрел на портрет фон Гетца, помещенный в немецкой газете в траурной рамке, и отложил прессу.
«Похож», — мысленно сравнил он портрет с живым подполковником.
С портрета смотрел смеющийся летчик в парадной форме без фуражки. Из-под воротника рубашки на трехцветной ленте свисал Рыцарский Железный крест. Фотографировали, очевидно, в день награждения.
