Книга Повелитель войны - Иван Петров

«Ведь это наши горы, они помогут нам»[1].

Глупые кяфиры. Рахмдил неплохо знает русский и некоторые песни Высоцкого ему нравятся. Некоторые. А шурави нравится надежный и опытный Рахмдил. Нравится уже три года. Хоп.

Доверие еще надо было заслужить. Он заслужил.

Рахмдил всматривался через прицел трофейной СВД[2]в молодое лицо офицера-десантника, сидящего на броне головной БМП колонны. За этого заплатят. Много. Что-то неуловимо знакомое было в сочетании усов, бровей, носа русского. Губы? Нангйалай, старший брат, недавно привел в дом вторую жену. Тяжелый подбородок… Что-то в нем такое. Неужели почувствовал?

Рахмдил резко выдохнул, задерживая дыхание, и взял на прицел высунувшегося из люка. Пусть так. У этого типично русское лицо. Голова мальчишки в «пакистанском лифчике»[3]поверх солдатской формы взорвалась, плеснула широкой струей крови. Через мгновение загрохотал крупнокалиберный ДШК[4]с осыпи на другой стороне – еще, еще! – и какофония войны накрыла ущелье.

Над колонной вскинулись частые кусты разрывов.

Был теплый летний вечер, смеркалось. Время бежит слишком быстро, век такой, и я еще не отвык от мягкого перехода в сумрак белых ночей. Жду их с апреля и в мае – июне стараюсь никуда не уезжать из Питера. Мое самое любимое время года: хорошо бродить в этом легком сумраке по улочкам вокруг университета на Васильевском. Шаги шелестят в тишине… Либо уехать в парки Пушкина или Петродворца и наблюдать, почти в одиночестве, сначала – розовеющие облака, парящие над кронами деревьев пушкинской поры, а потом лечь в траву и, глядя в небо, открыть душу и запустить в нее состояние отрешенности и одновременно единения с миром.

В жарком летнем городе из-за человеческой скученности днем расстояние в толпе между людьми не более метра, а здесь всю ночь можно лежать в траве, и никто не появится вдалеке на дорожках. Вообще-то парки открыты только до десяти вечера, есть охрана и собаки, но на мои любимые уголки это как-то не распространилось. Человек в костюме за две тысячи долларов, гуляющий белой ночью по аллеям или лежащий на траве, даже издали не похож на бомжа, вот и не беспокоят.

Еще я люблю рыбалку, но и здесь мне важны не количество, величина или порода пойманной рыбы, а тишина и окрестные виды вокруг избранного водоема. Так в Эрмитаже фанаты живописи стоят у любимых полотен, часами не отрывая от них взгляда, так происходит и у меня, только вместо картины – природа вокруг, лес, вода, облака… Поэтому я не любитель рыбачить с набережных, хотя в детстве, помню, вставал, шел в пять часов к открытию метро и в шесть уже разматывал удочки. Ну, в детстве я и в парках на прудах рыбачил, родители одного больше никуда не отпускали. Счастье было. Но это все не то, народу слишком много и нет созерцания. Да, природа – природой, но клев должен быть, я все-таки не идиот, а то бы ловил рыбу дома в ванной, в одиночестве, любуясь повешенной на стену репродукцией Шишкина или Левитана.

Люблю я жареных мелких карасей в сметане, тех, что когда-то готовила моя тетя Маша, а вообще рыбу не ем, и запах ее мне неприятен. Так что рядом с водоемом желательно наличие деревеньки для ночлега и главного потребителя моего улова – кота. Некоторые хозяйки говорят, что им приятно смотреть, как ест их угощения молодой здоровый мужчина, и все такое. Вот и я люблю выложить свой улов у самых усов осунувшейся морды деревенского котяры и под его восторженное урчание сказать:

– Ну, зови друзей, одни не справимся.

Мне это действительно приятно – кормилец. В Пушкине у меня есть три-четыре знакомых белки, которых я подкармливаю. Я их не очень различаю, но они меня узнают и, когда днем появляюсь на их аллеях, выбегают встречать. Вечером, после восьми, по-моему, зверьки уже спят. Зато как занятно, когда из ветвей выскакивают эти рыжие озорники и начинают прыгать вокруг и ползать по мне, заглядывая в карманы. Случается, иностранные туристы, чинно гуляющие в тишине и высматривающие местную живность, чтобы показать своим детям или друг другу, хватаются за фотоаппараты и начинают ими стрекотать, вознося мне хвалу. Я тщеславен, мне это приятно, но делаю вид, что не понимаю их языка, и пусть меня принимают за служителя парка, ответственного за беличью радость. Наши туристы и отдыхающие просто присоединяются к кормлению, кто и чем запасся. За время моего знакомства с белками у них сменилась пара поколений, но, видимо, я – переходящий приз. Жаль, что они так мало живут. И зимой редко приезжаю, как-то все не удается вырваться в самый нужный для беличьего народа период. Вот всегда у меня так.

Сегодня наметил провести разведку рыбных мест в Лужском направлении. Знакомый рыбак-любитель проговорился, расхваливая свою удачливость, и, пока он токовал, разводя руки в стороны, я осторожными вопросами вычислил маршрут от станции до рыбной сокровищницы. Сейчас сойдем с электрички и проверим, только поторапливаться надо с устройством на ночлег в ближайшей деревеньке, к девяти-десяти совсем стемнеет, и будет неудобно стучаться на постой, а я в джинсах и рубашке по ночи намерзнусь, здесь не Крым, однако. Это там я как-то летом на пляже два месяца прожил без всяких палаток, матрасов и одеял, в дождь голову мыл, а что вы хотите – студенты! Такой народ. Дикари-с.

…Он просто не успевал увернуться. Этот хлипкий на вид интеллигентный дедок явно не видел бросок ножа спокойно стоящего чуть в стороне смуглого парня и продолжал кистевым приемом удерживать на земле двух качков, растерянно вертя головой. Напрасно. Годы бандитского капитализма в стране отучили даже зевак интересоваться происходящим на их глазах криминалом.

Был все тот же лазоревый вечер начала августа, около восьми, платформа электрички почти опустела, деревянный станционный магазин светился тремя окнами, а два ларька рядом уже закрылись, несколько бабок толпились у автобусной остановки, у входа в магазин стояли пыльные «Жигули» и неожиданный, пожалуй, для такой глубинки джип. Четыре быка, с хозяйской ленцой выбравшиеся из него минуту назад, устроили разборку с представителем интеллигентской прослойки, неудачно, по их мнению, припарковавшимся у крышуемой ими денежной точки.

А мне не удалось в очередной раз убедить себя, что это не мое дело… Черт! Нож пробил кисть руки, а головой я прилично приложился о бампер дедовой «пятерки». Суки. Время пошло. Перекат, вырванный из моей руки клинок вошел в печень красавца с ремнем от Версаче. Три метра – местный чингачгук получил свой нож в горло. Это я зря. Взгляд на деда. Пальчики мои на ноже. Стереть. Платок аккуратно набросить на кисть – потом избавлюсь. Шаг к лежащим: первому носком ботинка бью в висок. Проломил? И – дедова рука пытается пойти в захват. Дед, мне уходить надо, не мешай. Коленом, приседая, ломаю шею последнему. Смотрю на старика. Уходить надо. Бабки молча таращат глаза.