Глава 1
Лунный свет мертвенно скользил по чешуе гигантской рыбы, чтоукрывала огромный дом-крепость. Узкие окна темнели, как жабры, голова и хвостоставались в темноте. Не всяк понимал с ходу, что это не чешуя, а гонта –деревянные дощечки. Ими покрывают крыши северяне, будь то норманны, ругенцы илиновгородцы. Раньше здесь крыли соломой, но новгородец Владимир вторгся ссевера, разбил могучим кулаком из варягов и новгородцев нехилое вообще-то войскокиян, и с той поры облик Киева стал меняться…
К его открытости и беспечности добавились суровость идаже жестокость северных народов, что поневоле звереют среди голых скалСеверного моря, где, помимо селедки и тюленей, только топоры да оскаленныеморды таких же озверевших от вечного недоедания соседей…
Сейчас терем мертвенно выступил на звездном небе, темный инеживой. На верхнем поверхе, как желтые глаза филина, злобно горели два окна.По плотным занавесям, как рыбы в воде, беззвучно скользили тени. Мимолетные,изломанные в трепещущем свете факелов и масляных светильников, но Владимирузнал силуэт отца Ивана, священника Юлии, с которым прибыла на Русь и с которымне расстается…
Злые языки поговаривали, что прекрасная гречанка изменялаЯрополку, священник удался ростом и силой, подковы ломает как пряники, нопростой люд зрит лишь то, о чем мечтает сам. На самом же деле священникзамахнулся на гораздо большее, чем обольстить жену великого князя, кем былтогда Ярополк. В постели что княгиня, что пастушка, а вот подчинить своемувлиянию княгиню… вернее, влиянию своего бога…
От главного терема неслись приглушенные песни, пьяные крики,смех. Шел нескончаемый пир, пир бояр и богатырей, только он, великий князьВладимир, не в Золотой палате среди пирующего люда, а здесь, на резномкрыльце, вдыхает ночной воздух и всматривается в окна второго поверха дальнеготерема. Свет слабее, словно в кельях христиан, что непривычно для покоевРогнеды, гордой княжны половецкой, которую он взял силой прямо на окровавленныхтрупах ее отца и братьев, когда дворец горел, когда выволакивали и резали еечелядь, а город грабили… У Рогнеды всегда горят все светильники, в покояхжарко, воздух пропитан запахом горящего бараньего жира. Если огни пригашены, тоне иначе как принимает кого тайно. Чужие в терем не проникнут, стража надежна,но с поверха на поверх ходить вольно…
Свет горит и на первом, где расположил Забаву, жену князяОлега. Тихая, робкая, она не противилась, когда он, распаленный похотью,поволок ее на ложе, только плакала тихонько, но и потом не перечила, а,повстречав невзначай в переходах, пугливо кланялась, как простая челядница. Норедко кто мог заметить полный ненависти взгляд, который бросала на ненавистногокнязя, когда он, как она полагала, смотрит в другую сторону…
Половицы заскрипели, Владимир напрягся. Доски из толстогодуба, зря не скрипнут. К тому же песни и крики, а еще и звон железа –опять бьются, дурни! – заглушили бы и конский топот, а здесь даже нескрипят, а вопят так, будто при каждом шаге на доски опускают скалы.
Волосы на загривке зашевелились. В теплом ночномвоздухе, пропитанном запахами хмельного меда, браги, дорогого ромейского вина,повеяло могучим хищным зверем.
Сердце стукнуло чаще, но заставил себя дышать ровно, а взорсделал приветливым. И не изменился в лице, когда из тьмы выдвинуласьгромадная фигура. Лунный свет упал на страшную оскаленную морду медведя.Человек, если он человек, двигался вразвалку, покачиваясь на коротких ногах.В правой руке, больше похожей на лапу, держал резной посох верховноговолхва, мерно постукивал при каждом шаге по дубовым половицам. Длинное белоеодеяние ниспадало до колен.
– Приветствую тебя, верховный, – сказал Владимирпервым. – Добро ли почивалось?
Медвежья морда зыркнула люто, челюсти задвигались, новерховный волхв молчал. Маленькие медвежьи глазки оглядывали стоящего перед нимчеловека с головы до ног. Князь молод, с бритой головы набок падает длинныйчерный чуб, в левом ухе золотая серьга с крупным рубином. Единственный из всехбогатырей, он был в простой рубахе, распахнутой на груди едва не до пояса.Пластины грудных мышц выпуклы и широки, словно выкованные из лучшего булаталаты, чистые, как у подростка, без звериной шерсти, плечи разнесены далеко встороны.
Надбровные дуги нависают, как уступы скал, брови выгнулисьподобно лукам, а черные глаза смотрят зорко и подозрительно. На верховногопахнуло холодком беды. Лицо князя словно вырублено из гранита, и без тогосмуглое от рождения, еще и потемнело от жгучего солнца. Его принимали бы застепняка, если бы не длинное узкое лицо с выпирающей нижней челюстью ираздвоенным подбородком. От него веяло силой, упорством и жестокостью.
– Знаешь… – прорычал верховный волхв, на князя даже отчеловеческого голоса Белояна, верховного волхва, пахнуло диким дремучимлесом. – Разве что днем…
– Как сова, – сказал Владимир приветливо. – Радтебя видеть в добром здравии, Белоян.
– Ночью, – прорычал верховный волхв, – мыслится…лучше…
– Давненько не видал тебя, – сказал Владимиргостеприимно. – Медку восхотелось? Есть в бочонках. Или любишь сам лазитьна дерево?.. Чтоб, значит, добыть в бою?
Белоян недовольно рыкнул, шуточки князя одни и те же,сказано – князь, вокруг любой шутке смеются угодливо, тужиться не надо.Владимир уже с интересом смотрел, как медвежьи челюсти задвигались, вместе срыком выкатывая слова:
– Опомнись… безумный…
Владимир встрепенулся:
– Ты о чем?
– Все знают, на какую звезду выходишь смотреть каждую ночь…Разве не безумие – потребовать у императоров их божественную сестру себе вжены? Великий Царьград правит миром, а твое крохотное княжество не отыщут ни наединой карте. Но здесь ты – князь! Уже великий князь. Надо радеть онароде, а не грезить…
Голос Владимира прозвучал глухо, со сдавленной яростью:
– Я возьму ее. Если нельзя иначе, то на развалинахЦарьграда. Среди огня и крови, под звон мечей… А безумным меня уженазывали… И когда мечтал стать из раба свободным дружинником, и когда, ужебудучи дружинником, возмечтал о княжестве, хотя бы самом маленьком… Ты сам вонсмотришь на звезды! Что говорят они тебе?
Под лунным светом шерсть на загривке Белояна встала дыбом.От него повеяло такой злостью, что Владимир уже хотел удивиться, шутки пересталпонимать, как волхв сказал разъяренно:
– Над небом глумишься?.. Но там уже и твоя судьба видна!
– Наконец-то, – сказал Владимир с преувеличеннымоблегчением. – А то уж совсем блуждаю по жизни как по темному лесу.А теперь только у тебя спроси!
– Глумись, глумись, – повторил волхв со злымудовлетворением. – А когда придут и возьмут тебя за шкирку, тогдапопомнишь мои слова.
