ПРОЛОГ
За шесть месяцев до описываемых событий
Лондон
Профессор Арнольд Ладлоу раскрыл древний дневник. Запах плесени вызвал у него прилив трепета. Эта рукопись не давалась ему в руки вот уже четыре десятилетия, скудные сведения о самом ее существовании основывались лишь на нескольких невразумительных упоминаниях и безосновательных слухах. Тем не менее он не терял надежды. И теперь держал ее в руках, переводя с латыни слова того, кто давным-давно умер:
«Двор Уэймутского аббатства,
первый день мая 1097 года.
Там не имелось столба, к которому монахи могли бы надежно привязать узника, поэтому аббат Иоанн приказал, чтобы еретика привязали к большому вязу. Дерево это было наполовину мертвым, поскольку в него прошлой весной ударила молния. Часть ствола засохла и стала такой хрупкой, что ее сразу могло пожрать пламя. Другая половина была покрыта новой листвой и обещала постоянное обновление очищающего огня. Если обмазать подсыхающую древесину достаточным количеством жира, она будет гореть не угасая и даст возможность узнику в последний момент отречься от своей ереси вкупе со всем тому подобным и вызволить душу из лап поджидающего ее дьявола.
После окончания вечерни наставник послушников и трое молодых новообращенных вытащили узника из его кельи. Еретик шел между ними, высоко подняв голову и глядя прямо перед собой. Он не протестовал подобно другим, также не просил он и о милосердии.
Под бдительными взорами наставника и всей собравшейся братии (более двух десятков монахов) трое послушников привязали узника к дереву за руки и за ноги. Каждый по очереди сначала ослаблял джут, а затем затягивал его сильнее. И каждый раз стягивающиеся веревки срывали куски плоти с кистей и щиколоток узника, оставляя небольшие кровавые ранки.
Остальные монахи подошли ближе и наблюдали в молчании. Время от времени каждый кивал в знак одобрения и торжественно возглашал, что надеется на раскаяние заблудшего. Потом, когда они увидели, как веревки захлестывают шею узника, торс, а затем уходят под пах, их дыхание участилось. Даже сгибающийся под бременем тяжелых одежд брат Иеремия, самый молоденький из монахов, тоже, казалось, пришел в сильнейшее возбуждение.
По знаку наставника все монахи поочередно прошли к навесу и вернулись с большими вязанками хвороста, дабы таким образом каждый из них внес свой вклад в торжество изгнания ереси из грешника и разделил с братьями триумф искупления его вины.
Вязанки хвороста разложили вокруг ног еретика, затем стали вздымать их выше и выше, пока не обложили его до пояса. Процесс раскладки имел большое значение. Если вязанки, пересыпанные соломой, сдвинуть не слишком плотно, то огонь может погаснуть и придется снова и снова разводить его, если же пережать, уплотняя хворост, то пламя сделается таким жарким, что жертва чересчур быстро потеряет сознание от боли. Много умения и практики требуется, чтобы правильно развести костер и сжечь человека заживо.
Узник же продолжал стоять не шевелясь.
Молча молились монахи за душу еретика. Не молился лишь один из них.
Я единственный молил о чуде. О каком-нибудь вышнем вмешательстве, которое могло бы спасти человека, чья душа не нуждалась ни в каком покаянии. Это был храбрый рыцарь, доблестно воевавший на Святой земле и теперь снова отдающий жизнь во имя Господа и ближних своих.
Не поднимая головы, я отважился бросить быстрый взгляд вверх. Из глаз узника струились слезы, но он так и не произнес ни единого слова упрека. Хотя я стоял так, что он мог видеть меня, он ни разу не взглянул в мою сторону.
Под руководством наставника старший из послушников вылил жир на кучу хвороста, позаботившись о том, чтобы самая большая порция попала на нижние вязанки, и уменьшая количество жира по мере подъема к верхним вязанкам. Этот жир был вытоплен тем же утром из самой жирной, самой вонючей, самой старой, рябой и больной крестьянской свиньи, которая умерла, визжа от боли и ужаса, неподалеку от камеры узника, чтобы тот мог ее слышать.
Две тряпицы смочили остатками жира. Наставник использовал их для того, чтобы намазать еретика. И пока он мазал вонючим тягучим жиром обнаженные плечи узника и его бритую голову, он продолжал наставлять своих подопечных. Жир следует равномерно наносить на обнаженную плоть, чтобы поддержать разгорающееся пламя, и хорошо еще пропитать им джутовые веревки, чтобы те дольше горели.
Все это время узник продолжал хранить молчание.
Наставник сделал знак послушникам отойти назад, а затем и сам присоединился к монахам.
Все они ждали, устремив глаза к небесам. Согласно положениям инквизиции, искупляющее грех пламя должно возжигать с первой звездой. Я молил Господа, чтобы на темнеющем небосклоне не появилось ни одной звездочки. И какое-то время так оно и было.
В сгущавшихся сумерках показались три птицы, летевшие к горизонту и почти незримые в вышине, одна из них вела за собой двух других. Они громко перекликались в ночном небе, продолжая свой полет в том же порядке. Я знаю, это было свидетельством, что некто более могущественный, чем мы, простые смертные, выказывает намерение сопроводить узника на небеса.
Единственная звезда на небе мигнула и погасла. Это был тот самый знак, которого все дожидались. Аббат выступил из тени и приблизился к братии с факелом в одной руке и свечой в другой, его взгляд был устремлен на меня.
Ужас охватил меня: мне пришло в голову, что аббат собирается приказать мне зажечь пламя. Имел ли он целью действительно принудить меня сделать это, чтобы еще раз испытать мою преданность? Если так, то я не мог исполнить его волю. Пусть все священные обеты, принесенные мною церкви, были бы нарушены, пусть последствия моего отказа могли отразиться на самой вечности, я, милостивый Боже, не мог этого сделать.
Но у аббата Иоанна были другие намерения. Он зажег от свечи факел и затем передал его другому монаху, сделав мне знак быть с ним рядом. Мне показалось, что на губах аббата мелькнула усмешка, но он не сказал ни слова. Затем в свете громко трещавшей свечи он повернулся таким образом, чтобы присутствующие ни на мгновение не могли усомниться в том, что у узника есть еще шанс раскаяться. Из складок своего одеяния аббат извлек резную деревянную шкатулку, завернутую в тряпье.
