П. Карев
НАС НЕ УКРОТИЛИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕРВЫЕ ШАГИ
— Здорово, Сорока!
— Сто сорок два ряда, ваша благородие!
— Дурак глухой!
— Рад стараться, ваше благородие! — так отвечал глуховатый фельдфебель третьей роты, 147 пехотного запасного батальона Сорока на приветствие ротного командира, прапорщика Смирнова.
Двести восемьдесят четыре солдата, выстроенные в две шеренги, хихикнули на ответ фельдфебеля.
— Смирно! — закричал прапорщик Смирнов. — Что за смех?
Рота притихла.
Пройдя вдоль фронта и осмотрев всех с ног до головы, Смирнов повернулся обратно. Дойдя до середины, он неожиданно поздоровался с ротой. Рота, не ожидавшая приветствия, ответила недружно. Командир закусил ус. Это был признак того, что он сегодня чем-то озлоблен, а в такие минуты от него многим попадало ни за что, ни про что.
Подернув роту, Смирнов подал команду: «Влево по отделениям стройсь»! Рота выстроилась.
— Вдоль дороги, равнение направо, шагом… — рота насторожилась… — марш!
По команде двести восемьдесят четыре ноги, обутые в тяжелые сапоги, грузно опустились на постовую, и рота пошла полным широким шагом по улице города.
Командир шел впереди роты, обернувшись лицом к ней и подсчитывая:
— Ать, два, три! Запевалы на середину, — вдруг закричал он и, передав командование ротой фельдфебелю Сорока, свернул с шоссе на тротуар.
Запевалы вышли на середину роты. Высокий, красивый Григорий Макаров затянул:
Взвейся, соколы, орлами,
Полно горе горевать…
Рота дружно подхватила:
То ли дело под шатрами,
В поле лагерем стоять.
Под эту песню мы шли по улицам небольшого города Кузнецка, раскачиваясь плавню из стороны в сторону. Был февраль 1915 года.
Наша рота состояла из новобранцев, призванных в январе по первому досрочному призыву.
Выйдя в поле, на учебный плащ, рота была остановлена. Мороз в этот день доходил до тридцати градусов. Солдаты были одеты в старые гимнастерки и новые шинели, у некоторых на головах серые вязаночные папахи, а у некоторых фуражки, на ногах — кожаные сапоги. Мороз и легкий ветер сердито пощипывали солдат за уши, носы и щеки.
Остановив роту, Смирнов подал команду:
— Направо равняйсь! — Когда рота подравнялась, сказал:
— Смирно!
Шум прекратился, люди застыли, не смея пошевельнуться, устремив глава на командира. Смирнов, стоял перед ротой и взглядом скользил по рядам. Не подавая команды «вольно», ротный прошелся несколько раз вдоль строя, а потом, вызвав полуротных командиров и фельдфебеля, начал с ними о чем-то тихо разговаривать. Офицеры вначале стояли спокойно, а затем стали на месте подпрыгивать, их примеру последовал и фельдфебель. Мы продолжали стоять смирно. Кто-то на левом фланге переставил ногу, снег захрустел. Услышав хруст снега, ротный злобно крикнул:
— Смирно! Какая там сволочь ворочается!
Хруст прекратился.
Застывали ноги, замерзали руки, державшие винтовки.
Все ждали команду: «вольно», «оправиться», но она не подавалась. Солдаты шевелили в сапогах пальцами ног, стараясь их согреть движением, однако это не помогало. Некоторые в задних рядах потихоньку переминались с ноги на ногу и терли рука об руку. Сапоги от мороза стали как чугунные и в носках не сгибались.
Офицеры продолжали разговаривать. Они курили и подпрыгивали на месте.
Люди мерзли, но крепились, стараясь не шевелиться. А ротный продолжал наблюдать, и при каждом услышанном звуке или замеченном движении среди солдат густой матерщиной восстанавливал порядок.
Младшие офицеры — прапорщики Борисевич и Патковский — просили Смирнова дать роте возможность стоять вольно и покурить. Смирнов ничего им не ответил. Это был упрямый человек. Издевательства и наказания сыпались от него на головы солдат каждый день. Целыми отделениями и взводами ставил он под винтовку. В летние дни гонял бегом до упаду, заставлял ложиться в самых грязных места и болотах, а зимой держал солдат на морозе под командой «смирно» до тех пор, пока они не обмерзнут.
Так было и на этот раз. У некоторых солдат появились белые полоски на щеках, носах и ушах, пальцы ног не ворочались. Не выдержав издевательства и как-то сразу, точно по команде, схватив в руки снег, мы начали оттирать отмороженные места, кружиться на месте, топая ногами, чтобы согреться.
Увидав это, Смирнов хотел было прекратить самовольный топот ног и оттирание обмороженных лиц. Приказание его выполнено не было. Тогда Смирнов выхватил из ножен шашку и бросился на солдат, они разбежались в разные стороны.
Рассвирепевший командир гонялся за нами с обнаженной шашкой, но ударить ему никого не удалось. Рота хохотала над его безумством на сотни ладов. Хохот и топот ног раздавались по всему учебному плацу. Смирнов задыхался от погони, свирепел. Вдруг, сделав кошачий прыжок, он со всего размаха ударил шашкой не успевшего отскочить рядового Колесникова. Колесников с тяжелым стоном упал в снег. Из рассеченного плеча показалась кровь.
Смирнов остановился и, сняв фуражку, вытер с лица пот. Глаза его бессмысленно блуждали.
Ротные санитары раздели Колесникова, и, перевязав рану, понесли его на носилках в город. Прошло несколько минут, Смирнов, как будто бы ничего не случилось, подал команду:
— Становись!
Солдаты нехотя выстроились. До города шли без песен.
Весь день были разговоры о том, что за ранение Колесникова будет ротному командиру? Все мы ждали приказа по батальону об отстранении от командования ротой прапорщика Cмирновa. Но прошло много времени, роту и поправившегося Колесникова отправили на фронт, а приказа о Смирнове так мы и не дождались.
В УЧЕБНОЙ КОМАНДЕ
Я, Макаров и несколько других солдат третьей роты не были отправлены на фронт. Мы, как люди грамотные, были направлены в учебную команду. В марте все намеченные в учебную команду были откомандированы из своих рот и явились к начальнику, подпоручику Сытину. Начальник команды произвел вторичный экзамен всем явившимся и, несколько человек забраковав, отправил обратно. В учебную команду отобрали 120 человек наиболее грамотных и здоровых.
В командном составе значились: начальник Сытин и его двое помощников, подпоручик Новиков и Энгенталлер; фельдфебелем команды был назначен Авдонин, а взводным командиром первого взвода — старший унтер-офицер Лоптаков.
Не успели новые ученики переступить порог казармы учебной команды, как на них уже набросился фельдфебель.
— Что, серые дьяволы, как идете? — кричал Авдонин. — Набили пузо казенной кашей и идете, как брюхатые
