Борис Сандлер
Экспресс-36
Роман в двух частях
Скоростной «поезд» Бориса Сандлера
Творчество писателя Бориса Сандлера, давно снискавшее широкое и справедливое признание, еще раз подтверждает ту неоспоримую истину, что он был и поныне остается одним из крупнейших еврейских прозаиков, продолжающих плодотворно писать на родном языке — на маме-лошн (может, сегодня следует уже сказать не «одним из», а «почти единственным»?). Тому яркое и убедительное свидетельство — его обширный, многолюдный роман «Экспресс-36», со знанием дела переведенный на русский язык Александром Френкелем.
Без преувеличения можно смело утверждать, что «Экспресс-36» — очень личная книга, написанная чуть ли не с эпическим размахом: действие ее разворачивается на двух континентах. Из послевоенной Молдавии, где автор, он же герой-рассказчик, родился, и Израиля, куда он репатриировался в постперестроечные годы, нить повествования тянется на другой конец света — в Соединенные Штаты Америки, где ему, чужаку и пришельцу, приходится, преодолевая препятствие за препятствием, вживаться в новую действительность и бороться за свое место под другим солнцем — уже не бессарабским и не палящим израильским.
Удивительно достоверно звучат в романе страницы, посвященные недавнему прошлому — родному для автора городу Бельцы, где живут старьевщики, точильщики, стекольщики, дровоколы, торговцы разбавленным бензином и подушками с гусиным пухом. Подробно описывает романист историю собственной семьи, не обходит вниманием родительский дом, свое детство. Редкой эмоциональностью отличается глава об отце, рано покинувшем сей бренный мир. Ее заключительная сцена просто потрясает. Нельзя читать без содрогания и главу об аукционе по распродаже Государства Израиль, устроенном в нью-йоркской подземке — якобы ради избавления мира от антисемитизма. Все хорошее, что заслуживает высокой оценки в этом незаурядном произведении, перечислить, к сожалению, невозможно — жанр предисловия обрекает на отрывистость и недосказанность.
В своем романе Борис Сандлер мастерски использует все средства выразительности и художественные приемы — от лирики до сатиры и гротеска. С добродушным юмором и нескрываемой грустью он описывает последних из могикан еврейской прессы — сотрудников нью-йоркской газеты «Форойс», в которую его пригласили на работу из Израиля. Примеров такого впечатляющего воссоздания картин и образов прошлого и настоящего в романе «Экспресс-36» множество. Чтобы оценить немалые достоинства этого произведения, требуется углубленное и доброжелательное исследование всех его компонентов, всей сложной структуры и многообразной проблематики книги, повествующей о разных временах и разных человеческих судьбах.
Уверен, что «Экспресс-36» является значительной вехой на долгом творческом пути Бориса Сандлера. Сама номенклатура персонажей, оживших под его талантливым пером, созданных его воображением, вызывает незатухающий интерес и глубокое уважение. Тут и упомянутые, рельефно выписанные труженики послевоенных Бельц, тут и заокеанская газета «Форойс» со своими верными сотрудниками — умудренными жизнью обозревателями, опытными комментаторами, хлесткими публицистами, требовательными редакторами и зоркими наборщиками… Словом, в романе представлена целая галерея портретов тех, кто до последнего вздоха оставался верен завещанному Всевышним идишу — языку, на котором из поколения в поколение они с ним, Всемогущим, говорили о своих бедах и радостях.
Искусно придуманный Борисом Сандлером вместительный скоростной «поезд» умчит их всех к заветной цели, о которой мечтают все сочинители, — к большому числу благодарных читателей и почитателей. Пожелаем же ему счастливого пути!
Григорий Канович
Борис Сандлер
Экспресс-36
Памяти моих родителей посвящается
Первая часть
ВЕРХНИЙ ГОРОД
Мир чрезвычайно велик, но не настолько, чтобы в нем потеряться. Мир чрезвычайно мал, но не настолько, чтобы в нем быстро найтись.
Иона-Джона,
пророк из Верхнего города
Sententia
Лучшее средство от амнезии — забыть все сразу.
Иона-Джона,
пророк из Верхнего города
Sententia
Бэлц через «ц»
Города разговаривают с тобой на том языке, на котором ты разговариваешь с ними…
Почти со всеми городами, где мне довелось побывать, я говорил по-еврейски и никогда не замечал, чтобы улицы и стены домов не понимали меня. Во всех этих городах я не чувствовал себя чужим, потому что скиталец, нигде не имеющий своего уголка, всегда и всюду — вольная птица. Более того, той же дорогой до меня уже не раз прошли былые поколения нашего странствующего племени. Их почти стершиеся следы я порой осязал собственными пятками, а истории их исчезнувших жизней, словно свитки, разматывались по обе стороны моего пути — стоило лишь коснуться взглядом поверхности пергамента, и эти истории тут же впитывались в мозг. Не все истории удавалось понять, но это не разочаровывало меня, напротив — во мне трепетала надежда, что их сумеют истолковать скитальцы, что придут после меня, может быть даже мои сыновья или сыновья сыновей… Пусть же честь и слава достанутся им!
И я шептал благословение, которое произносил когда-то дедушка, возвращаясь домой из синагоги. Обычно я сразу подбегал к нему, еще стоявшему на пороге, и замирал, словно заколдованный, под его руками, простертыми над моей кучерявой головой. Так спокойно и надежно, таким защищенным от всех бед и невзгод, как в те благостные мгновения под покровом дедушкиных ладоней, я уже больше не чувствовал себя никогда в жизни.
Аврум, мой дед со стороны матери, работал моэлем и шойхетом, то есть отвечал в нашем городе за два самых богоугодных дела — он совершал обрезания, свидетельства союза между Отцом Небесным и его детьми, и доставлял в каждый еврейский дом кошерную птицу. Ему выпало заниматься этим в то время, когда власть запрещала евреям быть евреями, но в вопросах веры дед не допускал компромиссов так же как не допускал малейших изъянов на поверхности своего резницкого ножа, который шлифовал, бывало, до глубокой ночи с чрезвычайной тщательностью и благоговением. Преодолевая страх, он исполнял свои обязанности до последнего вздоха. Мой дедушка Аврум Котик, простой еврей, выходец из бессарабской еврейской колонии Маркулешты, умер в Бельцах в первый день праздника Пейсах — как праведник. И он стал первым тайным праведником, поселившимся в моей памяти и моей душе.
Кто-то сказал, что города — это не только камни и бревна, но и истории людей, которые в них жили. Я носился по городам своих скитаний, простирая над ними руки, как когда-то дедушка в пятничные вечера, и чувствовал, что кресты величественных соборов и колоколен Венеции, Парижа, Мюнхена, Праги, Варшавы, Киева и Москвы колют мне ладони. Чувство боли от ядовитых уколов свидетельствовало: я знаю и помню предания об этих городах — от времен