Константин Михайлович Станюкович
ЧЕРНОМОРСКАЯ СИРЕНА
ПОВЕСТЬ
http://az.lib.ru
OCR Бычков М. Н.
I
Пробило два звонка.
Отъезжавшие торопливо прощались с провожавшими и входили в вагоны. Там, в открытые окна, они обменивались отрывочными фразами. Теплый майский вечер видимо действовал на петербуржцев: на их лицах не было обычного выражения скуки. По временам около вагонов первого и второго классов раздавался сдержанный, «приличный» смех и слышались веселые восклицания.
В эту минуту из дверей вокзала на залитую электрическим светом платформу выбежали два запоздавшие пассажира: дама и мужчина.
— Вагон прямого сообщения до Севастополя? Первый класс? — торопливо спрашивал мягким тенором красивый господин лет за тридцать, с заседевшими кудрями, выбивавшимися из-под круглой пуховой шляпы с короткими полями.
— Пожалуйте вперед.
Его спутница, небольшого роста, щегольски одетая брюнетка, казавшаяся под вуалью очень хорошенькой и молодой, почти бежала к вагону, видимо раздраженная, и на ходу кидала своему спутнику:
— Я вам говорила… Я вам говорила…
— Но ведь мы не опоздали! — мягко отвечал красивый господин.
— Могли опоздать! — раздраженно заметила она, подбегая к вагону.
— Могли, но, как видите, не опоздали! — повторил он, улыбаясь и лицом и глазами, и помог своей даме войти в вагон.
Кто-то из стоявших у вагона мужчин заметил молодому генералу:
— Это Оверин.
— Кто такой Оверин? — спросил генерал.
— Известный писатель.
— А дама с ним?
— Меньковская, жена присяжного поверенного.
— Недурна бабенка…
— И даже очень…
Кондуктор посадил пассажирку в дамское отделение, а спутник ее вошел в купе первого класса, рядом. Он облегченно вздохнул, увидав в купе только одного пассажира, пожилого, маленького господина с выбритым лицом, в шелковой дорожной шапочке на голове, и сел на противоположном диване.
При появлении пассажира, пожилой маленький господин тотчас же принял строгий вид, словно бы предупреждающий, чтобы с ним не вздумали разговаривать. Он искоса окинул беглым взглядом своих маленьких острых глаз и пассажира, и его чемоданчик, и иностранного вида чехол, в котором были и зонтик, и палка, и аккуратно свернутый плед, и, плотнее усевшись в угол, закрыл глаза и притворился спящим, мысленно порешив, что его спутник не то адвокат, не то художник, не то писатель.
«Нынче все в первый класс лезут!» — подумал выбритый господин.
В свою очередь и Оверин посмотрел на своего спутника тем недоброжелательным взором, каким обыкновенно люди, как и собаки, встречают незнакомых при первой встрече. Он почти не сомневался, что перед ним «чинуша» и никак не меньше вице-директора департамента, а то, пожалуй, и сам директор. Верно, едет в Крым провести весну. Пересидел, видно. Ишь, желтый какой!
И вдруг, словно вспомнив что-то, Оверин вскочил и, выйдя из купе, постучался в дамское отделение.
Его спутница показалась в дверях в капоте, мягкая ткань которого обрисовывала красивые формы пышного бюста, и в красной шелковой матросской шапочке. Эта красная шапочка необыкновенно шла к ней и моложавила ее лицо, умное, хорошенькое и раздраженное, с небольшим слегка вздернутым носом, тонкими губами и большими темными, «глубокими» глазами, опушенными длинными ресницами. Темно-каштановые волосы, гладко причесанные назад, вились на лбу кудерьками. При слабом освещении коридора ей казалось не более двадцати пяти, хотя в действительности было за тридцать.
— Что вам? — спросила она недовольным тоном.
При виде своей спутницы, такой соблазнительно-хорошенькой, Оверин приласкал ее ласковым взглядом и тихо и нежно спросил ее:
— А вы все еще сердитесь, Варвара Алексеевна?
— Еще бы не сердиться! — отвечала она, поправляя прядки волос маленькою выхоленною рукой с кольцами на безыменном пальце и на мизинце.
— За что же?
— За все! — гневно отвечала она.
Оверин пожал плечами, словно бы не понимая, за что можно на него сердиться, и спросил:
— Хорошо ли вы устроились?
— Благодарю вас… Скверно.
— Разве тесно?
— Еще бы.
— Я, право, не виноват. В этих поездах нет спальных отделений.
— Вы, ведь, всегда во всем правы, конечно.
— Как и вы, Варвара Алексеевна. Ну, не стану раздражать вас, своим присутствием. Спокойной ночи.
Варвара Алексеевна видимо ждала, что Оверин, как бывало обыкновенно, станет просить прощения. Но он не просил и собирался уйти. Тогда молодая женщина значительно и строго шепнула:
— В Москве мы с вами серьезно поговорим.
— О чем?
— Узнаете.
— К вашим услугам.
— Я поняла теперь вас, по-ня-ла… На словах вы… вернейший и преданный раб, а на деле такой же эгоист, как и все мужчины… Я перестала верить вам… Вы сегодня опять налгали мне! — говорила она шепотом.
Ее красивые глаза словно позеленели и сделались злыми. Тонкие алые губы вздрагивали. Прелестная маленькая ручка нервно щипала бахромку рюша у воротника капота, не закрывавшего красивой шеи. Она была хороша в гневе.
Оверин вспыхнул.
— А я, извините, вас не понимаю!
— Удивительно! — усмехнулась Варвара Алексеевна. — Известный психолог… С одного взгляда читает в сердцах и не может понять самой обыкновенной женщины.
— Каюсь, не понимаю. И я вам не лгал.
— Не лгали? — чуть слышно прошептала Варвара Алексеевна и посмотрела в упор на Оверина.
Глаза Оверина вдруг сделались застланными.
— Посмотрите лучше в зеркало на свои глаза.
С этими словами она ушла в свое отделение. В ее глазах блестели слезы.
Оверин стоял несколько мгновений несколько удивленный. «В чем он попался опять?» Наконец, он пожал плечами с решительным видом человека, готового ко всему, и пошел в свое купе.
Поезд двинулся.
Оверин, почти не спавший прошлую ночь, проведенную им на островах, надел туфли, дорожную шапку и, вынув подушку, расположился спать, но сон не шел. Вместо сна в голову Оверина лезли думы о «Вавочке», об их отношениях, о своем положении.
Положение не из особенно приятных и избавиться от него, хотя бы на время, не так-то легко, как ему казалось несколько дней тому назад, когда он пришел к Варваре Алексеевне и с обычным своим чарующим добродушием объявил ей, что устал от работы и едет на месяц — другой отдохнуть в Крым.
— Там так хорош май! — прибавил он. — И там я окончу свою большую статью.
Варвара Алексеевна отлично знала Оверина и понимала, что отпустить его от себя на два месяца значит наверняка потерять его. И здесь надо было зорко следить за ним, питать его непомерное самолюбие и говорить исключительно о нем и об его произведениях, которые он читал ей, требуя ее мнения. И она умела и хвалить, и бранить его статьи, действительно талантливые, хотя часто небрежно написанные, с тою тонкою лестью умной женщины, которая так нравится мужчинам. Вдобавок, и замечания Варвары
